Капитан. Наследник империи
Шрифт:
Но тут уж Кави осёкся, ибо взгляд Дурты как-то особенно убедительно наводил на мысль, что сравнение даже и с лучшими магами Академии гордый мудрец вовсе не воспринимает в качестве комплимента.
Что же; гордость и гордыня суть понятия различные. Достойный Дурта имел полное право испытывать гордость, ибо всю жизнь свою подчинил обретению знания, а тако же, – что, правду молвить, куда важнее, – поиску закономерностей, кои позволяют из знания наличного произрастать знанию новому, доселе небывалому. Есть ли в мире высший повод для жреческой гордости, нежели умение
Гордыня ли служит основанием сей надежде? О, как раз гордыня многажды более свойственна тем самым академикам, что нынче до донца исчерпывают свои силы в скорбных попытках хоть как-то сдержать распространение поветрия. И пусть маги несоизмеримо превосходят доброго Дурту в могуществе своего колдовства, пусть опираются они на традиционные, веками отточенные декрипитации мастерства… сколь бы споро ни научился ты преодолевать однажды и навсегда проторенный путь – но увы, путь этот способен привести тебя лишь в ту же самую, однажды и навсегда определённую точку. Попытайся ты не то что изменить цель прибытия, но даже и просто срезать дорогу – тут же и завязнешь в непролазно-глухом лесу незнания да непонимания. И никогда, никогда не одолеть тебе сию чащобу, пока не заставишь ты самоё себя обучиться особым навыкам и правилам хождения там, где нет ещё торных, истоптанных путей.
Вот этому-то принуждению и посвятил свою жизнь Дурта; и ладно б одну лишь собственную жизнь!.. Отца-пандарина, с немалым скандалом изгнавшего Дурту из монастыря, где провёл тот сиротскую юность, в чём-то можно понять – и уж точно не следует осуждать слишком строго.
О да, улыбнулся про себя Кави, вспоминая грядущие годы. Что с того, что годы эти с неизбежностию сложатся теперь совсем иначе, нежели сложились в памятной ему реальности?.. Не таков друг Дурта, чтоб позволить какой ни на есть реальности отвлечь его от истинно важных вопросов.
– Мы не знаем истинной причины поветрия, – сказал он, не желая далее углубляться в тонкости фундаментального противостояния Дурты с магами Академии, – но на сей момент несомненно одно: Варта не извлечёт никакой выгоды от применения репрессий в адрес вольных либо случайных спутников сударя капитана. Кроме того, я только от Его Высочества – и должен отметить, что благородный принц Содара не испытывает по отношению к нам какой-либо враждебности.
– Он не считает?.. – спросил Дурта, приглаживая растрёпанную рыжую шевелюру.
– Нет, – твёрдо сказал Кави, – Лорд-Хранитель разделяет наше мнение о причинах ухода сударя капитана.
– Ну, он, конечно, человек… но он не предатель вообще!
– Слезь с верстака. И сколько можно грызть эти яблоки, скажи на милость?
– Они вкусные.
– Самые обычные.
– В лесу он до сей поры имел возможность отведать лишь дичков, – пришёл на выручку младшему Кави Кави старший. – Нам ли с тобою,
– Да пусть, пусть ест! – отмахнулся Дурта, дёргая рукавом халата слишком резко для того, чтоб принц-консорт не сумел разглядеть за этим жестом некоторого смущения. – Живота не жалко – пусть ест! Вы, дикари… кругом чума, кругом гибнет весь мир, и мы вместе с ним, а этот юный тумул…
– Ну тем более, вообще, а чего еде пропадать? – с удовольствием сказал юный тумул, вальяжно подкидывая на ладони вполне ещё мясистый огрызок.
Да, с усмешкой подумал Кави-старший, быстро это я освоился: спервоначалу-то выедал до косточек, да и косточки тоже потом разгрызал. Лучше бы о Севати думал, что ли…
А ведь к Севати теперь, когда Немец исчез, дорожка им обоим заказана… ладно, в самом деле, пусть уж младший – чем с тоски понатворить глупостей – заедает разлуку вторым мешком сочных краснобоких яблок.
– Эээ… хотя бы огрызки не разбрасывай, драконья ты погибель, – напомнил Дурта, явно более из желания оставить за собою право старшинства.
– Ага, – покладисто согласился мальчишка.
И – разумеется – тут же запустил огрызком в узкое оконце «избы-читальни».
И – удивительно – промазал.
– Баба-ах! – вдохновенно произнёс Кави-младший, ничуть не смущённый густым сочным звуком, порождённым соприкосновением остатков яблока с тонкой дощатой стеной домика. – Нормально, да? Как «калаш» у человека, да?
– Даже не похоже, – раздался за их спинами знакомый насмешливый голос, и сердце Кави-старшего пропустило такт. – У «калаша»-то звук стальной, хлёсткий. И резкий – ну вот примерно как у тебя с этих яблок понос будет.
– Ра! Он вернулся! – дурниной заорал мальчишка, спрыгивая с верстака, но Кави-старший успел первым. Шагнув к ухмыляющемуся человеку, он что было сил заключил того в объятия, с трудом, правду молвить, удерживая уместную, но всё же не вполне достойную слезу.
Сударь капитан отсутствовал всего-то менее половины суток…
– Вот так, орлы, – сказал видимо довольный Немец, выворачиваясь наконец из тройных объятий, – ну всё, отставить сопли. Здесь твой меч-то, всё в порядке.
– Сударь капитан!.. «Меч»!..
– Всё, всё. Отставить.
Человек вздохнул, оправляя свой новый камзол… о да; прежний был пятнисто зелёным, этот же – куда менее приятного глазу мглисто-серого оттенка. Определённо, искусство туалета в Земле нуждалось в решительном переосмыслении…
Мешка при сударе капитане тако же не наблюдалось.
Но сам Немец – да, определённо был жив, здоров и привычно жизнерадостен.
Капитан прислушался к чему-то и поднял указательный палец. Не сразу, но все замолчали.
Прежде чем Кави сообразил как следует насторожить и свой слух, дверь «избы-читальни» распахнулась вовнутрь от сильного удара каменной подошвы. В проёме, широко расставив ноги, стоял грозный Содара. За спиной его маячили не менее одоспешенные караульные.
– Та-ак, – сказал Содара, старательно багровея лицом. – И как это понимать?