«Кара-дори» — «чёрное лекарство»

Словин Леонид Семенович

«...В начале февраля 1986 года я собрался съездить в отпуск в Москву, где служили мои сыновья. В середине января ко мне в кабинет зашел следователь Ядуллаев А. и положил мне на стол небольшой пакет. Я догадался, что Ядуллаев даёт мне взятку и что в пакете — деньги. Я их пересчитал, оказалось 500 руб. Передавая мне эти деньги, Ядуллаев А., видимо, рассчитывал, что я буду к нему хорошо относиться...» (т. 10, л. д. 237).

В. А. Бондин. «Получив направление в Джизак на должность начальника отдела областного угрозыска, я и представить себе не мог, до какой степени запущены там дела. И не в том беда, что

в большинстве своём сотрудники ничем, кроме младых своих лет, не блистали. Известно ведь: знание и опыт — дело наживное, было бы желание. Вот именно — было бы... А тут два года пропылился в отделе материал «О скоропостижной смерти гр-на Б-ева», и хоть бы кто пальцем шевельнул, прочитав заключение судебно-медицинской экспертизы! Там чёрным по белому: «Смерть насильственная, наступила в результате перелома основания черепа...».

Не мог я понять, как такой материал мог лежать без движения! Да разве только он один? Не работа — чистка авгиевых конюшен предстояла...

В общем, начали с той, первой папки. По моему ходатайству прокурор области отменил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, и мы приступили к поиску преступника. Впрочем, «приступили» — это только так говорится. Убийца ведь под носом сидел — старший инспектор уголовного розыска, племянник начальника районного отдела внутренних дел. Арест преступника, надо сказать, вызвал резкое недовольство его родни. Больше всех негодовал сам дядя. Вскоре он был отстранён от работы...

Одно за другим брали мы препятствия, дотоле считавшиеся здесь неодолимыми: Мои ребята мужать стали, опыта набираться. А главное — в силу правды поверили, сплотила она всех нас.

В то время в одном из районов действовала группа, изготовлявшая какое-то пойло под видом марочного коньяка. Дельцы из торговой сети скупали его и держали в ресторанах, кафе. С захмелевших посетителей брали втридорога.

Не раз посылал я данные об этой группе работавшему тогда в Управлении начальнику ОБХСС и всякий раз получал отписку: дескать, проверено, данные не подтвердились.

Сколько можно такое терпеть? Собрал я своих ребят, и решили мы сами покончить с подпольным винным заводом, хотя это и не входит в функции уголовного розыска. «Завод», как оказалось, помещался в частном доме. Преступники, кстати, не особенно и скрывались — всем соседям было известно, чем они занимаются. Но местная милиция никаких мер не принимала, изготовителей подпольного коньяка кто-то охранял.

Мы изъяли у преступников больше тысячи готовых к продаже бутылок «коньяка», пачки фабричных этикеток «Коньяк марочный», стандартное разливочное устройство, аппарат для закупоривания бутылок. Задержанных вместе с вещественными доказательствами по указанию начальника управления передали тогдашнему руководителю ОБХСС и снова вернулись к своим делам — раскрытию краж, убийств. Потом уже я узнал, что следствие по «делу о коньяке» было проведено из рук вон плохо, организаторы преступления отделались лёгким испугом.

А вскоре моё руководство приняло решение о том, что я не соответствую занимаемой должности, и мне пришлось уехать из Джизака.

Меня побаивались. Я был неудобен.

Вернулся к прежней своей работе в уголовном розыске МВД республики и не надеялся, что когда-нибудь снова предложат самостоятельную работу в Джизаке. Да ещё с повышением.

— Кто старое помянет, тому глаз вон... — повторил мне генерал Нарбеков.»

Времена действительно наставали другие.

Всё больше требовались сотрудники принципиальные, не идущие

на компромисс. Генерал это вовремя понял. Он умел ладить со всеми. При посещении области её высоким покровителем всегда лично ехал впереди кортежа. В генеральской форме. С круговертью огня над кабиной.

— Кайнар Каршибаев спит и видит себя в этой должности, — сказал ещё генерал Нарбеков. — Но ему пока рано. Пусть походит в начальниках горотдела...»

...Для большинства читателей и зрителей источником информации о милиции, о её работе, о взаимоотношениях сотрудников, процессах, происходящих в их коллективах, долгое время с одобрения прежнего руководства МВД СССР служили кинофильмы и книги, из которых тщательно изымалось всё, что хотя бы в малейшей мере бросало тень на безукоризненно вычищенный парадный милицейский мундир, на моральный облик хотя бы одного сотрудника, даже стоящего на самой нижней ступеньке служебной лестницы. Считалось, что это вредит авторитету милиции.

В художественной литературе, в кино последних десятилетий конфликт между честным инспектором милиции, отстаивающим закон, и преступным начальником мы благополучно подарили буржуазному детективу. И теперь с симпатией и интересом следим за действиями французских, итальянских комиссаров полиции, которые стали известны всему миру как борцы с мафией, со взяточничеством, с коррупцией, как обличители коррумпированной власти на самых высоких уровнях. Мы отдали им эту славу без боя, просто так, не потому, что считали, что у нас всего этого не может быть, а потому, что привыкли думать, будто если о чем-то не писать, не говорить, то этого вроде как бы и нет. Ни наркомании, ни проституции, ни злоупотребления властью, ни сращивания тех, кто борется, должен предупреждать и раскрывать преступления, с теми, кто их совершает.

А между тем всё это имеет место. И путь честного сотрудника в правоохранительных органах усыпан розами не чаще, чем в цехах, в школах, в редакциях, научных институтах. Но об этом никогда не говорили, не писали. Не показывали фильмов.

В. А. Бондин. «В тот последний свой разговор с Нарбековым я решил не обходить молчанием причины, которые мешали мне в Джизаке. Не собирался отпускать грехи никому, в том числе и начальнику управления.

— Не знаю, как мы будем работать... Дело о незаконных посевах помните?

На совхозном поле, засеянном ячменем, обнаружили пять гектаров опиумного мака.

Дело это тоже попало к тогдашнему начальнику ОБХСС и так и осталось «нераскрытым», о чём я напомнил Нарбекову.

— Сейчас в Джизаке новый начальник ОБХСС. Тоже приезжий. Ты должен знать его по министерству. Это Владимир Павлович Торбин, — заметил как бы невзначай Нарбеков.

Вновь работать с генералом Нарбековым мне так и не пришлось. За две недели до моего назначения на должность генерал как-то задержался допоздна у себя в кабинете. Никуда не спешил, курил. Вывернул из сейфа содержимое, тщательно перебрал. Ненужное порвал, сжёг. Навёл порядок в столе.

Утром стало известно: вернувшись домой, генерал застрелился. Как водится, похоронили его быстро, в соответствии со сложившимися для таких случаев традициями. Провели короткую проверку. Результатов её никому не сообщили.

Что явилось причиной гибели руководителя и депутата? Кому на руку было его самоубийство? Какие бумаги он уничтожил перед смертью? В коллективе, которым генерал руководил столько лет, так ничего и не узнали.

С Торбиным я начал работать в Джизаке уже при новом начальнике управления.»