Кареглазка и чудовища
Шрифт:
— Никакого горя. А тем более — любви. Забудь эти слова, — улыбается Елена Ивановна, прикусывая мое ухо. — У нас есть Ковчег — все хорошо. И это — только начало.
Мы покидаем Логос, и я периодически обхватываю Кареглазку за талию, пока мы поднимаемся по лестничным маршам — прикидываюсь пьяным. Перед последней дверью обнимаю сильней, глажу ее ягодицы, а мои губы ловят ее рот… но девушка резво отклоняется и, смеясь, снова хватает меня за ухо зубами.
— Хватит! Откушу! — шепчет она, обдавая ухо теплым нежным дыханием.
Я не хочу ее отпускать, хочу еще и еще вдыхать жасминный аромат — но она отстраняется.
— А
— Знаешь, ты тоже классный, когда я пьяная, — улыбается Кареглазка и взъерошивает волосы на моей голове. — Все, пока. До завтра…
****
Я не выспался, ныло колено — и все же чувствовал себя великолепно. Даже казарма с онанистом под боком не могли помешать мне радоваться жизни. Быстренько собравшись, я поспешил в Логос. Прекрасная Кареглазка уже пришла, и она была еще прекрасней, чем обычно — если это вообще возможно. Цветастое льняное платье до колен, бежевые колготы, длинная розовая кофта на пуговицах, волосы собраны в странную, но привлекательную косу. Как же она хороша!
Я поздоровался, но она была увлечена Ковчегом, вернее тем, что она считала Ковчегом — веществом в контейнере. Пришлось подойти ближе, да я был и не против.
— Доброе утречко, Елена Ивановна, — я говорил тихо и официально, чтоб ни Бергман, ни Антонов не подумали лишнего. — Есть сподвижки?
— Доброе, — сухо ответила ученая, даже не подняв голову. — Пока ничего.
Я оторопел, ее холодность поразила меня так больно, как я не ожидал. Конечно, я хотел только поиметь ее — для начала. Возможно, я сделал бы ее царицей на Спермоферме, но думать об этом было рано.
— Что-то не так? — я положил руку на ее талию, и слегка прижал.
Она резко вскинула голову, чуть не задев мой подбородок. Ледяным взглядом уставилась на меня, а затем развернулась к выходу.
— Иди за мной.
Я послушно проследовал в подсобку, ответив недоумевающей мимикой на вопросительные физиономии Бергман и Антонова.
— Гриша, мы должны стереть произошедшее из наших мозгов, — помещение было настолько заставлено коробками, что Кареглазка вынуждена была прижаться ко мне. Я был совершенно не против, да и для нее это было удобно, можно было говорить самым тихим шепотом.
— К тому же, ничего такого и не было, — продолжала она, одурманивая ароматом духов и своим дыханием в мое ухо. — Просто прекрати вот этот «интим», пошлые шутки с улыбочками — и хватит меня лапать, в конце-то концов! — я неловко убрал руку с ее бедра.
— Гриша, ты не глупый парень, и понимаешь, что это тупик. Тебя убьют. Казнят, если будешь выпендриваться, — она сделала паузу. — Пойми это. Я могу отшить тебя грубо, рассказать мужу. И никто о тебе даже не вспомнит.
— Мы можем сбежать, — предложил я. — Здесь, естественно, нам нельзя быть вместе. Нужно скрываться. Но я продумываю план побега.
Она фыркнула, и закрыла мой рот ладошкой, наверное, чтоб самой не слышать чушь, и чтоб эту чушь случайно никто не подслушал.
— Что за вздор?! Прекрати, вообще! Я тоже виновата, конечно, и если бы могла повернуть время вспять… Давай закроем эту тему, и все.
Она вышла — а меня словно окатили ведром ледяной воды. Когда я вернулся в лабораторию, на меня уже никто не обратил внимания.
— Елена Ивановна! — позвал Антонов мою чужую жену. — Посмотрите! Я не совсем понимаю,
Неужели они уже проанализировали вещество в ампуле? Не моя Кареглазка склонилась над компьютерным монитором, и попервой лишилась дара речи.
— Зоя, зови Александра Борисовича! — наконец сказала она. — Два плода… это самка, ОНА БЕРЕМЕННА, и у нее двойня!
Ковчег… а тут еще это. Как я понимал — такого никогда не было. Захваченная в школе тварь была беременной. А ведь краклы не могли приносить потомство.
****
Дионис со Стиксом так долго стояли над кроватью, что Гермес устал притворяться спящей красавицей. Перед приходом визитеров Зенон усыпил пациентку, но в этот раз лекарство не взяло Афродиту. И она подслушала их разговор.
— Он не готов к ритуалу, — заметил медбрат. — Буревестник рискует. И нас подставляет. Это ведь против правил!
— Она! ОНА! — поправил громилу Дионис, и снова раздался звук пощечины.
— В том-то и дело, — гнул свое Зенон. — Он… она не стабильна.
— Для этого и нужна инкарнация, — отрезал Стикс. — Чтоб обуздать безумие. Все, довольно пререканий, я согласен со священным Захарией. Будет так, как мы решили.
Послышались удаляющиеся шаги, но Зенон скоро должен был вернуться. После произошедшего он изредка мог уйти на 5 минут — не больше. Гермес сел на кровати, выпучив глаза. Так вот, что они задумали. Забвение. Усмирение. Стирание. Снисхождение проводилось редко. Говорили, что человек становится сосудом для другой души, земным воплощением Бога. Зомби-аватар…
После того, как Синдикат отобрал у него мужское тело, его хотят лишить еще и разума, собственного сознания. Хотелось рыдать, вырвать им всем позвоночники — но возвратился Зенон, и силой уложил в кровать. Еще один укол, и нахлынувший дурман сменился пугающим сном… в котором отцовский голос говорил ему, как поступить. ОТЕЦ, Я ДОСТОЙНЫЙ!
****
После разговора с Кареглазкой день наполнился дерьмом, и как я не пытался изменить настрой медитациями, это никак не удавалось. Наоборот, внутренний голос только громче хрипел где-то возле гипоталамуса: «Дружок, да ты лошара — и не надейся на другое».
Елена Ивановна металась между изучением Ковчега и беременностью межниковской твари. И одновременно с этим была заметно раздражена, что отражалось, по большей мере, на всех, кроме меня. Меня она тупо игнорировала. Хотя, я могу и ошибаться, ведь я также старался сохранять дистанцию: 1) из-за обиды 2) из-за надежды, что она остынет и передумает. Возможно, она также как и я, была подавлена нашим утренним разговором, но вряд ли — она же его инициировала.
Я, как робот, мыл и убирал, стерилизовал ультрафиолетом и фламбировал — как зачарованный, подолгу застывая с огненным факелом для дезинфекции лабораторных столов; а часть спирта вперемешку с боярышником и эхинацеей похихоньку заливал в себя. Вскоре, я настроился забыть о Кареглазке. Это было нелегко, так как после вчерашней ночи она совершенно не выходила из головы. В то же время, в романтических отношениях я уже проходил подобное. В печальном итоге мои детские помыслы о всеобщей справедливости и честности взрослых оказались всего лишь глупыми фантазиями. А женщины, поначалу показавшиеся девственному уму чистыми ангелами — медленно, но уверенно, раскрыли истинные обличья.