Кареглазка и чудовища
Шрифт:
Совершенно неожиданно Гермес-Афродита выныривает из кошмара — что-то сыпется с потолка, а по соседству грохочут выстрелы. Но, кто посмел напасть на поезд Божьего промысла?
****
Я приоделся — вчера на складе выдали обновки, и теперь я владел достаточно неплохим шматьем. Классические голубые ливайсы, белый джемпер, куртка бомбер, как у Тома Круза в Топ Ган, только салатовая, и все те же боты с саламандрами. Естественно, я обмылся, подстриг волосы в носу и полился парфюмом с запахом грейпфрута. Кажется, я неотразим.
Мой обходной путь
На тропинке нарисовались двое военных. Патруль? Я не совсем разобрался в устройстве жизни Илиона, поэтому все возможно. Цербер залаял, и солдаты устремились ко мне. Я уставился на пакет, который при просвечивании фонарем однозначно выдаст цветы. Стремно.
И я выбросил пакет в заросли. Вовремя — вояки были рядом.
— Новенький? Менаев, кажется? — спросил старшина с длинным носом и дерзким взглядом. — Куда это ты идешь?
Его напарник, курчавый, как Пушкин, держал меня на мушке. Гребаный Бабай!
— Ребят, я спешу в Одеон, — сообщил я, переминая пальцы. — Честно, не успеваю. Илья Андреевич меня пришибет.
Солдаты переглянулись.
— А что в Одеоне? — заинтересованно спросил Пушкин. — Жора, вечно мы в пролете, когда что-то интересное! — заметил он носатому старшине.
— Так вы не в курсе? — обрадовался я. — Боссу привезли диски со спектаклями. Так что, сегодня у нас театральный вечер.
Я скромно улыбнулся носатому, и тот ответил улыбкой. Затем я посмотрел на его напарника, и Жора тоже — у Пушкина была такая кислая мина, что мы синхронно захохотали.
— Лады, иди, — разрешил старшина. — Не пропусти спектакль!
— А где же сочувствие и милосердие? — спросил я.
— Не, я тебя задерживать не буду, — Жора развернулся, чтоб идти дальше.
И мы засмеялись, непонятно, почему. Главное, что поняли друг друга — мы не любители театра. Вдруг в кустах зашуршало, и оттуда показался Цербер, пропавший минуту назад.
— Твой? — спросил старшина.
— Мой. Морока одна, — улыбнулся я, но недолго — в собачьей пасти был пакет с цветами.
— А это у него что? — заинтересовался Жора, передумав уходить.
— Не знаю. Таскает разную хрень, — как можно равнодушнее сказал я. — Цербер, фу! Брось!
Но старшина уже был рядом с псиной, и попытался взять пакет — страшилище зарычало.
— Эй! Cкажи, пусть отдаст! А то рассержусь, — он тянул пакет в одну сторону, а собака — в другую.
Целлофан затрещал, разваливаясь и освобождая громоздкое содержимое. Букет вывалился на щебенку, шурша фольгой. Мы остолбенели, и даже Цербер ошарашено присел, виновато щурясь под лучом фонаря.
— А это что?!
Я зажал губы, сморщив лоб и пялясь на верхушки сосен.
— Это твое?
— Сомневаюсь, честно говоря. Если бы все, что принесла псина, было моим — я бы утонул во всяком дерьмище.
— Не твое? — переспросил старшина, озадаченно поглядывая то на меня, то на собаку, то на цветы.
Подсознательно
Наконец, старшина решил, что не может в Илионе существовать человек, который посмел бы срезать горинские розы, а потому то, что он видит, является необъяснимым, но не преступлением. Да и я отрицаю причастность. И еще один аргумент — если над цветами полковника действительно надругались, то он накажет не только вредителя, но и того, кто принес плохую весть. А так как старшина был в патруле, он мог получить люлей и за ненадлежащую охрану цветов. Гребаный екибастуз! Как же все сложно и страшно! — думал Жора.
— Иди, — сказал вояка. — Уходи. Чтоб я тебя не видел. Не хочу тебя видеть, — пробормотал он напоследок.
Я подхватил букет.
— Надо выкинуть, — пояснил я, и это ему понравилось. Нет цветов — нет преступления — нет опасности быть нахлобученым.
— Правильно. Вали уже.
И я быстро пошел, нет, полетел подальше от ошарашеных патрульных.
Глава 8
Юродивые в белых ритуальных масках, и по глазам видно, как они встревожены. Зенон с пистолетом стоит у выхода с вагона. Бритоголовый поближе — с длинным кривым ножом, как у жреца из видений. Рядом с перевернутым кувшином лазают страшные желтые черви.
Гермес-Афродита обнажена, у нее странное ощущение, что внутри что-то есть. Чужеродное, лишнее, постороннее. Как сопли. Как обильная мокрота в бронхах. Как гной в чирьях на спине. Ее скрутило от резкой боли в животе, и она обильно вырвала черной блевотиной.
Один из юродивых отрывает взор от дверей, и глядит на девушку.
— Если мы не отобьемся, все коту насмарку. Обряд еще не закончен.
Второй жрец кивает — он словно не человек, его глаза почти не мигают. И все равно он прошляпил тот момент, когда кинжал перекочевал к Божьей невесте, и она освободилась от оков.
Под звуки пальбы острие взлетает в воздух, и порхает быстро и уверенно — перерезая глотки, сухожилия, вспарывая желудки и грудины. Странно, жрецы оказываются умелыми бойцами — но и Афродита хороша, а сейчас вообще — она чувствует в себе необыкновенную силу. Зенон пытается выстрелить, но нож в полете выбивает пистолет, и прибивает ладонь к деревянной панели. Дита почти рядом, когда медбрат выдергивает нож, и исчезает в дверях.
Ну, уж нет. Теперь никто не уйдет — он в этом уверен. Кинжал снова в ее руке, и она выходит в тамбур. Сегодня — большая жатва, и она соберет урожай.