Кареглазка и чудовища
Шрифт:
— Не трогай ничего! — грубо приказал я. — Извини, я занят — как уже сообщил. Честно, — мой голос стал мягче, а глаза смотрели почти умоляюще. — Наташа, не могу, срочная работа…
Она снова вздохнула, при этом грудь всколыхнула ткань платья. А я повернулся снова к своему шифру. Так прошло минут 10-20-30, не знаю, но в какой-то момент я забыл о женщине в вагончике. А вот она обо мне не забыла — посидев на кровати, и разгладив на постельном белье все складочки, она снова оказалась за моей спиной. Теперь — любопытно заглядывая через плечо.
— А что ты
Я даже не смог возмутиться, настолько от гнева отобрало дар речи. Руки задрожали в сумасшедшем треморе, а левое веко, обычно самое спокойное, задергалось, как экран телевизора с частотными помехами.
— Неужели так сложно… — начал я размеренным тоном, который предвещал Ашотовне неприятности, но она невоспитанно перебила.
— Я не поняла. Ты учишь армянский?
Я готов был ее грохнуть прямо здесь, не обращая внимания на последствия — необходимость отмывания крови и скрытного захоронения. Как вдруг, я понял. И захотел расцеловать Наталью, если мое понимание было правильным.
— Это армянский? — спросил я неожиданно нежно, чтоб не спугнуть недавнюю потенциальную покойницу.
— Ну, да. Вот это буква «айб», вот «бен», а вот — «дж» и «гх», — Наталья засмеялась. — Айбубен…
Я не понял последнего — бред чистой воды.
— И ты можешь прочесть?
Она присмотрелась к тексту, а затем, недоумевающе сморщив длинный мясистый нос, и приподняв широкие смоляные брови, взяла тетрадь, чтоб рассмотреть ближе.
— Не понимаю, — сказала она, и я представил, как двигаются извилины под ее шикарной черной гривой, столкнувшись с этим самым непонятным. — Какая-то белиберда… ААА! — выкрикнула она, на мгновение превратившись в Архимеда, выпрыгнувшего из ванной. — Буквы армянские, а слова-то — русские. Вот оно что!
Я выхватил тетрадь, не веря в свою удачу. Вместо мчатряновских записей я подсунул ей блокнот.
— Сможешь написать все эти армянские буквы, и их русские аналоги?
— Конечно, — и она начертила таблицу, в которой слева разместила закорючки из тетради, а справа — русские буквы.
В приступе благодарности я обнял ее за талию.
— Ты же моя чародейка!
Она обернулась, ее губы оказались рядом, и через мгновение вообще — впились в мой рот. Хотя мне почти 25, и я не лох, но я растерялся. Скосив взгляд, я увидел недоумевающую морду Цербера, спрятавшегося под столом — то ли еще будет!
Спустя несколько секунд повариха обмазала меня малиновой помадой, и спустилась вниз. Я прижался к стене, чуть не оборвав полку с книжками, и застонал, когда ее рот неожиданно устроил мне «цунами». Этого давно не было — «ублюдочная» Марина была пуританкой, в сравнении с илионской Натальей. И, наверное, спустя минуту, мое тело свело аналогом райской судороги. Ашотовна поднялась с удивленным и немного разочарованным лицом, вытирая губы.
— Я рассчитывала на другое, — заметила она, и мне стало стыдно. — Я ведь тоже хочу.
— Попозже, обещаю, — я был уверен, что смогу — обычно с журналами я мог по 5 раз за день.
Как был, со спущенными штанами, я присел на кровать,
— Какого хрена?! — закричала она, увидев меня со спущенными штанами и размазанную помаду на лице Ашотовны. — Любовнички хреновы, вы тут решили богадельню устроить? Трахаться? — она влепила поварихе пощечину. — Проститутка!
Наталья подскочила, как ошпаренная, и вылетела в дверь, а вслед за ней — и поджавший хвост Цербер. Кареглазка выбросила руку, схватив и сильно сжав мою челюсть ладонью.
— Что, дорогой? Решил всех баб оприходовать? — я застыл, как вкопанный, ничего не отвечая.
Она метнулась к столу, схватила чашку и пульнула в стену рядом со мной, с ужасным грохотом разбив на множество осколков. А я смотрел на нее, и не мог понять, что происходит. Она, тем временем, хищным взглядом выискивала что-то, также способное разбиться — а может, и больно пробить мне голову. Я подскочил, схватив ее за руки. Она вырвалась. Я снова схватил, а она налетела на меня корпусом, прижав к стене. Я пытался задержать ее руки, но она была слишком разгорячена — пьяная, что ли?
— Ах, ты кобель! Мы тебя спасли, а он, а он… — Лена выдернула одну руку и зарядила мне пощечину — так больно и сильно, что голова стукнулась об стенку. — Повеса, ловелас, кобелина грязная!
Ударившись головой, я утратил цепкость, девушка вырвала руки и, как тигрица, ногтями вспахала борозды на моем лице. Я взвыл от боли, и свалил ее на кровать, упав сверху. Она врезала по яйцам, и если бы они сегодня не поработали, я бы, наверное, сдох.
Она вопила и оскорбляла меня, и я понял, что если ее не остановить, весь Илион будет здесь. Я навалился всем весом, благо, что за последнюю неделю Ашотовна хорошо меня откормила, а мой организм поглощал булки и соевые котлеты, как в сырую землю. Попытался прикрыть Кареглазке рот ладонью, но каждый раз, когда поднимал руку, она также освобождалась.
И тогда я сделал единственное, что мог. То, чего желал так сильно. Я впился губами в ее рот. Она потрясенно завизжала, но я слегка прикусил ей верхнюю губу. Мои руки держали ее руки, мои ноги зажали ее ноги — при этом, одной ногой я влез между ее ляжек.
Она барахталась подо мной, наверное, минут пять — и все это время, то я прикусывал ее губы, то она — мои, и довольно жестко… кажется, прокусила мне нижнюю губу. Наконец, она обмякла. Я осторожно освободил ее рот, и на нее капнула моя кровь.
— У тебя кровь, — устало сказала Лена. — Хватит меня поливать кровищей, козлина вонючая.
— Ты несправедлива, — ответил я. — Сама же прокусила мне губу. А я, кстати, сегодня вечером кое-что сделал для тебя. И для всех нас.
Девушка презрительно хмыкнула. Она снова заводилась.
— Что? Трахнул повариху?
— Я разгадал шифр тетради Мчатряна. А Наталью я, вообще-то, не трахал. Я историю про нее придумал, чтоб тебя обезопасить, — я заглянул в Кареглазкины океаны — там все еще тлели огоньки пожара. — Сидоров меня караулил, грозился сдать.