Катон
Шрифт:
Сделавшись полноправными властителями Испании и Сирии и императо-рами, располагающими сильными войсками, Помпей и Красс позаботились о Цезаре. Подобным же образом и столь же законно, как получили проконсульства они сами, ему еще на пять лет продлили империй в Галлии. Катона при этом снова стаскивали с трибуны, били, волокли, он же опять возвращался, взывал к согражданам и, будучи все-таки побежден, сумел одержать победу над мещанской трусостью плебса. Народ возбудился до такой степени, что бросился опрокидывать статуи Помпея и разрушать многочисленные памятники его побед по всему городу. Взрыв народного возмущения оказался столь силен, что перед ним спасовали и ликторы с розгами, и гладиаторы с кинжалами, и толпы льстецов, и подосланные на комиции солдаты Цезаря. Великий Помпей вынужден был
Спасши мраморные копии великого императора, Катон попытался сделать то же самое и с самим оригиналом. Он сказал Помпею: "Сегодняшним постановлением, Гней Помпей, ты посадил Цезаря себе на шею, сам того не ведая, что скоро начнешь мучительно тяготиться этим бременем, но уже не сможет ни сбросить его, ни нести дальше, и тогда рухнешь вместе с ним на Город".
Взирая на Катона с высоты своего могущества, Помпей едва удостоил его предостережение презрительного смешка и велел прислужникам убрать с дороги назойливого, как оса, и столь же колкого крикуна.
Возведя над своими преступными замыслами крышу законности, консулы начали формировать новые легионы, крайне необходимые им для обеспечения счастья их избирателей. Набрав войско в два легиона, Помпей вдруг подарил его Цезарю, точнее, как потом выяснилось, дал их взаймы.
"Вот как они, эти ваши избранники, относятся к государству и к нам с вами, граждане!
– возмущался Катон.
– Государственные войска, десятки тысяч свободных людей, римских граждан они запросто одалживают друг другу, словно это их собственность, их рабы или скот! Доколе же мы, квириты, будем терпеть такой произвол?"
Ответом Катону был лишь ставший привычным за годы демократии свист розог консульских ликторов.
Цезарю Помпеевы легионы понадобились за тем, чтобы приобщить к благам цивилизации помимо галлов еще и германцев. Он задумал беспримерный поход за Рейн; и чем для него на фоне столь грандиозного замысла было неподкрепленное мечами и копьями морализаторство Катона? Он собирался во имя своей славы перерезать десятки, а, если повезет, то и сотни тысяч людей; так кто же для него один-единственный Катон?
В Германии Цезарю повезло не очень. Он разбил армию местных племен в правильном сражении, но побежденные не сдались, а ушли в леса и повели партизанскую войну, крайне неприятную для любого завоевателя. Но наибольшее разочарование Цезарю принесло осознание того факта, что германцы богаты доблестью, но отнюдь не золотом, а Цезарю был интересен именно противоположный расклад. Поэтому, погремев оружием в дремучих лесах правобережья Рейна еще некоторое время, непобедимый император развернул своих геройских головорезов и возвратился в Галлию. Экспедиция явно не оправдала себя, однако на некоторое время приструнила воинственных германцев, и римляне могли хозяйничать в Галлии, не опасаясь удара из соседней страны.
Однако Цезарь жаждал громких побед и добычи, чтобы обеспечить своих римских ораторов темами для речей и гонораром, потому он обрушился на Британию. Но там ему повезло еще меньше, чем в Германии. Ценою огромного риска, тактических ухищрений и жертв римлянам удалось высадиться на чужом берегу, а потом унести оттуда ноги, не теряя при этом достоинства. Тем и кончилось.
Лишь благодаря необычайному полководческому таланту Цезаря его авантюры не закончились катастрофой для римлян. Тем не менее, эти экспедиции, не принеся ощутимых материальных и стратегических выгод, имели большое пропагандистское значение. Слава Цезаря в Риме и во всем мире еще более возросла, и многие теперь ставили его даже выше Помпея.
Лишь Катон и самые верные его друзья призывали соотечественников образумиться и не восхвалять
Однако Цезарь, прославившийся милосердием к личностям типа Цицерона, истерически ненавидел Катона и, не будучи в силах утаить шило этого острого чувства в бездонном мешке своего лицемерия, прислал в сенат письмо с нападками на того, кто много десятилетий являлся бельмом на глазу его самолюбия. Когда это до предела резкое послание прочли в курии и Катон встал для ответа, сенаторы приготовились к буре. Но оратор против всяких ожиданий заговорил спокойно и рассудительно. Исключив какие-либо эмоции, он обстоятельно разобрал каждый упрек Цезаря, доказал его безосновательность и привел аудиторию к заключению, что письмо великого императора не содержит ничего, кроме пустой брани, продиктованной злобой. "Все это - шутовство и мальчишество, которое позволил себе в отношении вас совершенно одичавший среди галлов Цезарь", - подытожил Катон первую часть речи и перешел ко второй. Отбив пустячный наскок врага, он повел широкомасштабное контрнаступление. "Так почему же Цезарь совершил такую низкую выходку, оскорбляющую высокое собрание?
– вопросил он и сам же ответил.
– Да потому, что он уже мнит себя вне пределов наших законов и обычаев, вне нашего государства". Далее Катон пункт за пунктом изложил всю политическую программу Цезаря, до сих пор приводящую в благо-говейный экстаз историков, от которой тогда у сенаторов волосы встали дыбом. Катон говорил с прежней беспристрастной рациональностью, но так уверенно и убедительно, что у слушателей возникло впечатление, будто он сам вместе с Цезарем на днях составил этот план уничтожения Римской республики. "Так что не галлы и не германцы страшны Риму, а Цезарь", - сказал в заключение Катон и сел на свою скамью.
Эта речь произвела на собрание столь сильное впечатление, что Помпей, Красс и многочисленные потребители Цезаревых подарков горько пожалели о злополучном письме, давшем Катону возможность выступить с такими жестокими разоблачениями. Однако им все же удалось замять дело и не допустить отзыва Цезаря из провинции.
Консулат Помпея и Красса придал уверенности не только Цезарю, но и другим личностям того же толка. Гораздо смелее сделался, например, Авл Габиний. Последний обладал феноменальным обонянием, лучше всего чуявшим именно то, что не пахнет. Сидя в Сирии, он чувствовал запах египетского золота, и этот аромат сводил его с ума. Потому, едва только его давний шеф, Помпей, взял фасцы, Габиний гордо расправил плечи, приосанился и поманил к себе несчастного Птолемея, бесплодно растратившего в Риме свои богатства. Проконсул римского государства пообещал царю вернуть трон за взятку в десять тысяч талантов из александрийских закромов. Положение низвергнутого монарха вынуждало его соглашаться на любые условия, и Габиний, посадив царственную особу в обоз своего войска, с этим живым обоснованием войны вторгся в Египет. Без особого труда разгромив африканскую армию, Габиний выполнил обещание, взятое перед Птолемеем и предоставил ему возможность выполнить свое.
Таким образом ставленник Помпея отобрал лакомый кусок у Красса, который собирался на Восток и интенсивно вооружал тысячи людей, коим предназначался счастливый удел сложить свои головы на алтарь предполагаемой славы полководца. Правда, при этом Габиний в очередной раз грубо нарушил законы Республики и религиозные установления, но на то он и запросил гигантскую взятку, чтобы было чем убедить в своей правоте судей. Так что нескольким миллионам египетских жителей предстояло изрядно попотеть на знаменитых заливных лугах под африканским солнцем во имя высокой цели вызволения хозяина их царя из рук Фемиды.