Катон
Шрифт:
Сначала Клодий приманивал к себе Помпея, обещая устроить ему через народное собрание исполнение любых желаний, и самоутверждался в глазах плебса, повсюду таская за собою великого человека, а потом обрушился на него с язвительными нападками. Далее он устроил побег сыну армянского царя, взятому в заложники, и предпринял ряд других вмешательств в дела Востока, шедших вразрез с установлениями Помпея. К числу таких его действий, между прочим, относилась и легация Катона. Возмущенный Помпей во всеуслышанье заявил о своем недовольстве, а Клодию только того и было надо. "Смотрите, квириты, каков на самом деле этот высокородный триумвир! Он нападает на меня, народного избранника, а значит, и на всех вас! Он идет против народа!" - взбеленился Клодий. Его слова прозвучали
На поприще политической конфронтации в мутной воде провокаций и темных интриг с Клодием мог состязаться разве что Цезарь, но тот тогда кромсал галлов. Помпей же с его громоздким багажом остатков республиканской чести был недостаточно маневренен и не имел шансов на успех. Не обремененный нормами морали и законов Клодий одерживал одну победу на форуме за другой.
Из-за баррикады денежных мешков за всем происходящим пристально наблюдал Красс. Ситуация на политической сцене менялась с калейдоскопической быстротой, вчерашние друзья сегодня уже враждовали, а враги заключали брачные и политические союзы. В этих условиях Красс терялся: он не знал, кого ему покупать, а кого продавать, потому оставался лишь зрителем. Страдания Помпея доставляли ему наслаждение, успехи Клодия тревожили, но он не терял надежды в решающий момент надеть золотые кандалы на победителя.
Не умевший находить себе настоящих друзей Помпей теперь убедился, что льстецы и соратники по расчету - не самая лучшая опора в трудный час. Он практически оказался в одиночестве. Великий любимец толпы попытался взывать к этой своей многоголосой возлюбленной, но кучки сочувствовавшего ему плебса легко разгонялись вооруженными бандами Клодия, которые были сформированы на базе тех самых коллегий, кои демократичнейший трибун восстановил во имя священного права граждан объединяться в сообщества по интересам. Интересы же всех этих коллегий удивительным образом совпали на пристрастии к уличным потасовкам, потому Клодий располагал целым войском, вооруженным дубинками и кинжалами. Народный избранник окончательно доконал народного любимца изысканно-экстравагантной операцией в духе своего учителя и соратника по чреслам Цезаря. Он организовал на форуме поимку собственного раба с острющим кинжалом за пазухой. Схваченный раб без тени смущения, но зато с золотым блеском в глазах заявил, будто его господин приказал ему убить великого полководца. Возводя на себя такое подозрение, Клодий ничем не рисковал, кроме доброго имени, какового у него никогда не было. В качестве трибуна он не подлежал суду. Но Помпея эта авантюра испугала. Если он и не поверил в серьезность покушения, то, по крайней мере, мог узреть в этом действе подготовку общественного мнения к настоящему покушению, а заодно - последнее предупреждение ему самому. Помпей оставил кипящую злобой и харкающую кровью столицу и укрылся на пригородной вилле.
Изгнав Помпея, Клодий сделался единоличным властителем Рима и в качестве абсолютного победителя вдруг оказался... банкротом. Больше некого было травить, нечего разрушать, он же умел только это. Таким образом, демократическая программа была выполнена, и популизм исчерпал себя, ибо выступал лишь как средство к достижению власти. Клодий умел создавать проблемы для государства, но теперь ему в качестве лидера общества надлежало решать их, а для этого у него не было ни способностей, ни средств. Его главная политическая сила - разъяренная толпа недовольного плебса - консолидировалась лишь энергией отрицания, и едва только встал вопрос о созидании, как она тут же развалилась.
Между тем государство, претерпев насилие Цезаря и Клодия, пребывало в плачевном состоянии. Казна была опустошена энергичной деятельностью триумвиров, а источники ее наполнения сократились благодаря демократическим мероприятиям Цезаря и Клодия, хозяйственные связи нарушились правовым беспределом и разладом в функционировании государственного аппарата. Наступил голод, возросла преступность и иссякла возможность истошными воплями ненависти к кому-либо избавляться от отрицательных
У Клодия снова появился объект для нападок, и это вернуло его к жизни. Теперь он опять мог заявить о себе, что и было им незамедлительно сделано. Сторонники сената потерпели поражение в уличных боях. Демократия Клодия вновь реализовала себя в кучах трупов, и аристократия была вынуждена отступить и затаиться, причем не только в переносном смысле, но и в прямом, как, например, брат Цицерона Квинт, который ушел живым с форума лишь благодаря тому, что до ночи прятался под растерзанными телами жертв демократии. В итоге народных собраний того времени, по словам Цицерона, "Тибр переполнялся телами граждан, ими были забиты сточные канавы, а кровь с форума смывали губками".
С сенатом Клодий успешно справился, а вот Помпей начал бороться его же методами. Он продвинул в трибуны двух молодых людей, столь же раскованных и энергичных, как и Клодий. Новоиспеченные народные трибуны Тит Анний Милон и Публий Сестий окружили себя вооруженными отрядами и пустились в законотворчество. Клодий тогда уже не был трибуном, но коллегии по интересам заменяли ему мандат избирателей, потому он смело вступил в битву с новыми противниками. Для усиления своего войска он пообещал права гражданства и отпуск на волю рабам. Так сама жизнь вынудила его на время сделаться настоящим популяром. С привлечением этого подкрепления Клодий опять оказался победителем.
Тогда Помпей рассердился по-настоящему. Он принялся объезжать италийские города и агитировать за Цицерона, что было равносильно объявлению войны Клодию. В Италии влияние Помпея все еще было велико отчасти потому, что там расселились многие его ветераны, отчасти благодаря тому, что в малых городах и селах люди жили своим трудом и имели более здоровый дух, не подвластный идеологии разрушения, господствовавшей в столице. В то же время Сестий был командирован в Галлию, дабы испросить у Цезаря согласия на возвращение Цицерона. Тонкий политик, взвесив все "за" и "против", решил быть великодушным и снизошел к просьбе с одним лишь условием: чтобы Цицерон отныне стал исполнителем его воли.
Сенат одно за другим выдвигал постановления в пользу Цицерона, каковые неизменно блокировались Клодием. Однако расстановка сил все более изменялась в пользу противников популяров. Как потом сказал сам Цицерон, "тогда не было ничего популярнее, чем ненависть к популярам". Даже ярый враг оратора Метелл Непот, бывший тогда консулом, под давлением триумвиров стал ратовать за возвращение изгнанника.
Наконец были назначены решающие комиции по делу Цицерона. В Рим стеклось столько людей со всей Италии, что бравые молодцы Клодия стушева-лись, и волеизлияние народа обошлось без кинжалов, крови и дубинок, а потому Цицерону были возвращены гражданские права.
Почти полтора года консуляр, философ и оратор провел в изгнании. Все это время его дух метался между надеждой и отчаянием. Цицерон то вдохновенно благодарил своего друга Тита Помпония за то, что тот удержал его от самоубийства, то исступленно проклинал его за то же самое деяние.
Своими душевными страданиями, запечатленными в переписке с Помпонием Аттиком, он навлек на себя презрение многих представителей последующих поколений. Видимо, все эти представители наедине с самими собою и в письмах к близким всегда выступали монументами величия и несгибаемой воли. Впрочем, вполне понятно, что гражданам денежных цивилизаций смехотворно отчаяние Цицерона, потерявшего всего только Родину, как и понятно то, что если бы Цицерону довелось узнать об их насмешках, он всплакнул бы над участью людей, не ведающих, что значит, лишиться Отечества.