Катон
Шрифт:
С тем оптиматы и пришли теперь в Курию.
И вот, когда в храме, где собрался сенат, установилась тишина, словно подавленные страхом и безысходностью сенаторы ждали гласа божества, взял слово Бибул. Помпей приготовился услышать очередную критику в свой адрес, после чего намеревался разыграть обиженного и решить дело с помощью оружия; армией он располагал как проконсул. Но Бибул, тяжелым слогом обрисовав положение в государстве, вдруг на удивление большинству присутствующих воззвал к Помпею о помощи и внес предложение назначить его консулом без коллеги. Великий опешил от радости и даже не сразу смог осмыслить свой удивительный титул. Однако оставался еще Катон, который и поднялся для выступления вслед за Бибулом, поскольку консуляры при виде всего происходящего боялись даже икнуть, а не то чтобы
"Отцы-сенаторы, я вам скажу, что любая власть лучше безвластия, - сказал он, - потому предложенная Кальпурнием мера является назревшей и оправданной, но последнее не означает, что сама эта мера хороша, а лишь свидетельствует о бедственном состоянии Отечества. Однако ситуация была бы совсем плачевной с введением этой экстраординарной магистратуры, если бы среди нас не было человека, способного любую власть употребить во благо государству и, будучи возвышаемым согражданами, не возвышается над ними иначе, как своими делами. Да, Гней Помпей не раз выручал больное государство в периоды кризисов и, самое главное, что, излечивая недуги Рима, он сам не становится для него новой болезнью. Итак, я поддерживаю Бибула и хочу лишь добавить, что если консул захочет иметь напарника, то пусть сам выберет его, дабы тот стал ему коллегой, а не конкурентом. Однако пусть это произойдет не раньше, чем через два месяца. А данный момент требует единовластия".
Выступление Катона исчерпало все сомнения, и решение о полномочиях Помпея было принято незамедлительно.
Экстраординарный консул тут же пустился праздновать успех на загородную виллу, куда пригласил и Катона. Марк подобно Цицерону считал пирушки делом несвоевременным, но, уступая светскому этикету, отправился в гости. Помпей принял Катона в самом строгом из своих залов, чтобы не раздражать этого аскета роскошью вещей, но попытаться окружить его богатством философской мудрости, поэтических красот и радушия. Помпей, как и всякий римлянин, а тем более, талантливый римлянин, хорошо знал философию, поэзию, писал сам и мог вести весьма изысканную беседу почти по любому вопросу.
Однако в этом случае ему не удалось блеснуть эрудицией и талантами.
– Наконец-то ты, Катон, у меня в гостях!
– с удовлетворением констатировал он после обмена дежурными фразами.
– Я помню, что недавно в гостях у тебя был и Цицерон, - заметил Катон.
– Да?
– как бы в забывчивости переспросил хозяин дома, подозревая в словах гостя подвох.
– Да, как раз накануне второго процесса Габиния, - подтвердил Марк.
– Ну, конечно! У меня многие бывают, - попытался побыстрее уйти от этой темы Помпей, - но тебе я особенно рад. Наконец-то мы стали с тобою настоящими друзьями! Я мечтал об этом еще с нашей встречи в Эфесе.
– Дружба между государственными мужами налагает на них цепи, - отреагировал Катон, - потому как гражданин я дружу только с Республикой, но как частное лицо, естественно, имею свои привязанности.
– Однако ты только что оказал мне поистине дружескую услугу!
– все еще стараясь выглядеть благодушным, воскликнул Помпей.
– Дружескую услугу, в твоем понимании, тебе оказали Цицерон и Клодий. В итоге, один перестал быть уважаемым гражданином, а другой простился с жизнью. Я же всегда руководствуюсь интересами государства и теперь выступил за предоставление тебе империя не из симпатии к тебе, а исходя из нужд Рима, что, как я думаю, ты должен ценить выше. И вообще, твоя новая должность - не награда, с которой надлежит поздравлять, а трудная обязанность, каковую я, будучи сенатором, в меру сил и необходимости готов делить с тобою. Как человеку я тебе сейчас сочувствую, а порадуюсь за тебя как за друга, когда, восстановив силу законов, ты сложишь с себя империй.
– Ну, ладно, Катон, - закусив губу, сказал Помпей, - я не очень хорошо понимаю вас, стоиков, но прошу тебя лишь об одном: помогай мне своими ценными советами в исполнении любой,
– Я тебе уже однажды говорил, Помпей, и подтверждаю вновь, что если ты обратишься ко мне за советом в частном порядке, то получишь его как частное лицо, а если не обратишься, то я официально выскажу все, что думаю о твоей деятельности, с государственной трибуны.
Промучившись с Катоном еще два часа и так и не сумев ни понять его, ни завербовать, Помпей отпустил гостя и, закрыв за ним дверь, воскликнул: "Невозможный человек!"
И действительно, Катон всегда был и всегда будет невозможным человеком для всякого, кто помышляет о господстве над людьми.
Помпей, как это было характерно для него в подобных ситуациях, повел дело широко и уверенно. Он пополнил войско и расставил вооруженные посты на важнейших дорогах и даже в самом городе. Им было реформировано судопроизводство применительно к чрезвычайному положению. Судебный процесс упростился и сократился по времени, вступили в силу новые законы, ужесточавшие ответственность за взяточничество. Некоторые из них даже Катон посчитал перегибом. В частности, он оспаривал правомерность предпринятого консулом преследования лиц за проступки, совершенные ранее. "Несправедливо осуждать человека за прежние действия на основании закона, которого в тот момент он не нарушал, - говорил Катон, - и вообще, у нас столько трудностей, что следует думать о будущем, а не о прошлом".
Протест Катона имел под собою не только чисто юридическое основание, но и политическое. Дело в том, что Помпей пытался использовать это нововведение для расправы с неугодными ему сенаторами и для шантажа тех, кого он намеревался завербовать в свой стан. Так и не вняв Катону, Помпей продолжал смешивать личное с общественным, частное - с государственным и, ведя в целом правильную политику, использовал власть также и в собственных интересах. Он не проявлял ни малейшего снисхождения к оптиматам, преследуя их за малейшие провинности, а по отношению к друзьям его принципиальность провисала до земли, как коровье вымя.
Несмотря на свои почти шестьдесят лет, Помпей облюбовал себе в жены молодую женщину, вдову Публия Красса, сына триумвира, погибшего вместе с отцом. Он женился на ней летом, когда истек годичный срок ее траура, но с ее отцом, небезызвестным Катону Метеллом Сципионом сговорился еще зимою. И это оказалось очень кстати для Метелла, поскольку судебная лавина и его бросила на позорную скамью. Когда это произошло, Великий и несравненный Помпей топнул ногою, и пред его требовательным взором сразу предстало аж триста шестьдесят судей. Он многозначительно указал им на понурившегося Метелла и внушительно погрозил пальцем. Судьи дружно закивали головами, поспешно демонстрируя свою сообразительность. Увидев со стороны эту сцену, сопровождавшуюся столь красноречивой жестикуляцией, обвинитель тоже проявил сообразительность и отказался от иска. После этого счастливый, а самое главное, свободный отец начал готовить дочь к жертвоприношению Гименею.
Во время суда над другим приближенным Помпея Мунацием Планком была публично зачитана хвалебная характеристика подсудимому, выданная ему никем иным, как самим Магном. Это являлось грубейшим нарушением судебной процедуры, незадолго перед тем установленной все тем же Помпеем. При виде столь бесцеремонного попрания закона со стороны всемогущего лица весь суд пришел в смущение. Несчастные судьи и прочие чиновники не знали, куда деваться от стыда и потупили красные лица, страшась смотреть на белый свет. Однако среди судей был и Катон. Этот человек, этот судья, конечно же, не мог смириться с произволом, но вступать в конфронтацию с Помпеем он не хотел, поскольку в тот период интересы государства требовали консолидации всех здоровых сил общества. Поэтому он избрал путь пассивного, корректного протеста. Во время прочтения хвалебного послания Помпея Катон встал и демонстративно закрыл уши руками. Этот жест всем все разъяснил и сформировал мнение относительно происходящего и у зрителей, и у судей . Мунаций Планк по существовавшему порядку исключил Катона из числа судей как человека, явно враждебного к нему, но было поздно. Катон уже сумел осудить его вместе с Помпеем, а, будучи отстранен от судейства, тем самым и вовсе обрек его на обвинительный приговор.