Каторжник
Шрифт:
Слухи распространялись быстрее, чем зимний ветер:
— Говорят, один каторжник у другого пайку хлеба стащил…
— Врешь! Из-за бабы подрались! Там одна бабенка в цепи идет…
— Да нее, слыхал я, варнаки не поделились…
Я прислушивался к этим пересудам, пряча усмешку. Как всегда, правда тонула в потоке домыслов. Впереди действительно произошла драка, но причина была куда прозаичнее — два арестанта из разных партий не поделили вчера место у печки в бараке. Тут вечно дерутся из-за ерунды.
Левицкий между
— Эй, с… сударь. Вы… вы говорите по-французски? — спросил он на том же языке, понизив голос.
— Comme vous voyez, monsieur, — ответил я с легким поклоном. — И не только.
Его брови поползли вверх. Знание французского среди простолюдинов было чем-то из ряда вон выходящим.
— Но как… кто вы? — растерянно пробормотал он.
Я же оглянулся по сторонам и покосился на идущих вокруг меня каторжников.
Левицкий правильно понял, вот только в его взгляде появилось сомнение, с которым он справился буквально за пару мгновений.
— Садитесь ко мне, в сани, так будет удобнее. — И я тут же на ходу полез в сани.
— Куды! Куды лезешь, ирод?! — всполошился ямщик.
— Умолкни, халдей! — грубо оборвал его Левицкий.
— Ваше благородие, так лошади и так уж тяжко, вишь, на подъем дорога идет! — не сдавался ямщик.
— Заткнись или схлопочешь сейчас! — нисколько не стесняясь, заявил Левицкий.
Солдат же лишь недобро на меня глянул и снял с плеча ружье, видимо, на всякий случай. Я, усмехнувшись, набросил на себя заснеженную меховую накидку и устроился поудобней возле Левицкого, который, учуяв исходящий от меня запах, едва заметно скривился.
Левицкий отодвинулся на пол-аршина, но любопытство явно пересиливало брезгливость.
— Alors, qui etes-vous, monsieur? — повторил он, на этот раз с оттенком нетерпения.
Я позволил себе усмехнуться.
— Un homme qui a eu le malheur de se trouver au mauvais moment et au mauvais endroit, — ответил я, намеренно используя старомодный оборот.
Его глаза расширились.
— И что это значит? Не в том месте и не в то время, — медленно произнес он, я только усмехнулся.
— Вот так шел своей дорогой и попал на каторгу, — грустно усмехнулся я.
— Но так не бывает, — с жаром воскликнул Левицкий
— Бывает! Здесь я значусь как Пантелей, но это не мое имя. Его даже никто не спросил.
— А как же вас тогда зовут? И откуда вы знаете французский? Я не поверю, что вы простой крестьянин.
— Сергей Сергеевич, — назвал я свое настоящее имя. — Я получил очень хорошее образование, а потом случилось так, что стал предоставлен сам себе. Попал в парочку передряг, остался без документов, и мой путь пересекся со здешним этапом. Я никого не убивал и ничего предосудительного не делал, — легко ответил
— О, кажется, я понял, — закивал Левицкий. — Ваши родители умерли, но успели дать образование. Отец наверняка личный дворянин и не смог передать его вам по наследству, — протянул Левицкий.
Я только развел руками, мне даже врать не пришлось.
— Но то, что вы оказались здесь, — это вопиющая несправедливость, — горячо произнес. — Я должен переговорить с Рукавишниковым, и вас не переменно освободят.
— Не стоит, мой друг. Вы позволите себя так называть? — И Левицкий кивнул. — Боюсь, вы этим только навлечете на себя неприятности. Оставьте все как есть, моя жизнь еще не закончена, да и каторга дело такое… — И я повертел рукой в воздухе.
— Да вы фаталист, Серж, — усмехнулся Левицкий и на пару минут замолк, а его взор затуманился.
Мне же стало понятно, что мой французский здесь на уровне, да и говорю я соответствующе, если что, могу и за дворянина сойти.
— Никогда не думал, что окажусь на каторге, — задумчиво заговорил Левицкий. — И теперь, глядя на этих всех бедолаг, у меня возникла мысль, что общество их не только должно наказывать, но и обязано исправлять, пытаясь вернуть на путь праведный. А вы что думаете, месье Серж?
— Отчасти я с вами согласен, — усмехнулся я.
— И почему же только отчасти? — серьезно посмотрел он на меня.
— Все ли достойны второго шанса? Думаю, далеко не все. Здесь разный народ и за разные злодеяния. Возьмем, например, Ваньку: ему пятнадцать годков, а на каторге оказался из-за того, что воровал. Воровал от нужды, ибо была у него маленькая сестренка, а мать заболела и не могла работать. Его поймал городовой, Ванька пару раз ударил его, и вот он на каторге. Думаю, ему можно даровать второй шанс.
Левицкий меня не перебивал и слушал внимательно, лишь его лоб сморщился.
— Или взять того же молотобойца Тита. На него напал пьяный сын старосты в его селе, ну, он и ударил в ответ, да зашиб, и вот он на каторге. Это лишь одна часть несчастных. Есть же и другая, тот же Петрушка от скуки мальчонку пятилетнего заманил игрушкой в проулок и убил, а теперь ходит и гордится этим. Можно ли такого исправить? Я думаю, нет. Это наказание, и оно должно быть таким, чтобы подобные негодяи от одной возможности очутиться здесь тряслись в страхе.
— Кажется, я тебя понял, Серж, интересная мысль. Есть на этапе здесь Вахетов, бывший дворянин, что ныне лишен всех прав, мот и кутила, родного отца убил из-за денег. Ни один приличный человек ему руку не подаст, хотя можно ли меня теперь считать приличным, — горько усмехнулся он.
Весь оставшийся путь мы проболтали на разные темы, и, когда уже приближались к тюремному острогу, солдат Наумкин напомнил о себе:
— Пора, иди на место уже.
Попрощавшись с Левицким, я вернулся на свое место.