Каторжник
Шрифт:
На следующий день я опять оплатил отсутствие кандалов. Рубцы на руках и ногах еще не зажили, и я решил дать своим конечностям еще один день отдыха и заживления и прогуливался вдоль колоны, наслаждаясь мнимой свободой.
— Вот этот вот, вихрастый! Да-да, он нам баню-то сподобил! — вдруг раздались бабьи толки, и я не сразу понял, что речь идет обо мне.
— Это ты, что ли, начальство-то уговорил? — улыбаясь мне ласково, спросила женщина, шедшая с краю колонны арестантов.
— Ну, вроде того! — ответил я, не без интереса косясь на нее.
Местные
Румяная от мороза, аккуратный, чуть вздернутый носик, русые волосы, выбивающиеся из-под тюремного платка. Поверх халата — тулуп с прорехами. И, главное, улыбается мне, задорно и обещающе. Давно уже мне никто так не улыбался!
— А что ты, собственно, хочешь-то? — хмыкнув, спросил я.
— Да вот, спасибо сказать хочу, — она оглянулась на идущую рядом полноватую чернобровую бабенку, и обе залились смехом.
— Ишь, красавчик какой! — откровенно бросила она. — Ма-алоденькой!
Гм. Я вдруг задумался о том, что никогда не видел собственного лица. Я знал лишь, что молод, росту среднего, у меня светлые волосы и, кажется, курносый нос. Увы, ни одного зеркала тут я не видел, да и луж пока не попадалось, а потому иные подробности относительно собственного внешнего вида оставались для меня тайной. Ну, говорят «красавчик» — пусть будет так…
— Тебя звать-то как? — спросила тем временем улыбчивая молодка.
— Подкидышем тут кличут! — ответил я, решив не раскрывать своего имени, да и какое использовать Терентий? Иван? Сергей?
— А я Агафья, — продолжая улыбаться, сообщила русая прелестница.
О чем-то быстро перемолвившись с товаркой, она с некоторым смущением оборотилась ко мне.
— Ты не подумай, касатик, что я гулящая какая! Нет, я была мужняя жена, вот только теперь вдовствую да на чужбину бреду. Пожалел бы ты меня, горькую вдовицу!
Я поначалу не нашелся даже, что ответить, тем более даже и не представлял, о чем здесь с ними говорить и как флиртовать в этом времени. Впрочем, здесь все, кажется, было просто, заигрывали со вполне конкретными намерениями.
Сказать, что мне хотелось женщину — это не сказать ровно ничего. Вчера, пока парились арестантки, ух, как у меня дымились уши и как я себя сдерживал, чтобы откровенно не пялиться. Но весь предыдущий опыт говорил мне: осторожно! Да и венерические заболевания явно в этом времени существуют! К тому же дамочка такая веселая, могла быть слаба на передок, небось, не одному мне кидала эти недвусмысленнее намеки! Черт. Черт, черт… и хочется и колется.
Видя мои терзания,
— Ежели что, завтра проси, чтобы кандалы с тебя сняли, да приходи к нашей бабьей партии, авось, о чем сговоримся!
На том и расстались.
Не видя другого выхода, я решил посоветоваться с опытным во всех делах Фомичом, про средства контрацепции спрашивать не стал, но вот насчет другого просветиться надо было.
— А срамные болезни-то присутствуют? — тихонько спросил я, дабы другие не расслышали наш разговор.
— А то! — хмыкнул старик.
— Понятно… — протянул я.
— А ты чиво интересуешси?
Ну, я и объяснил. Фомич лишь плечами пожал.
— Смотри, паря, дело твое. Только тут бабы все убивцы!
— Чего? — не совсем понял я.
— А ты думал, отчего она вдовая-то? А? Так это она сама мужа своего и ухайдакала!
— Да ну! — только и протянул я. В голове как-то не складывался образ совсем молодой еще, улыбчивой курносой девчонки и хладнокровной убийцы, хотя жизнь штука странная, а тем более здесь кого только не встретишь
— Да истинно так! Они почти все тут по этакому делу: иль мужа убила, иль ребенка своего. Аль с разбойниками якшалась, но энто нечасто выходит. Так что срамная хворь у нее вряд ли есть, разве что от мужа.
«А девчонка-то хороша», — промелькнуло у меня в мыслях, когда я поудобней устроился на нарах.
Очередные две копейки, и вновь кандалы были сняты, а я свободен, не считая солдата, таскающегося следом. Больше, чем я могу себе позволить: небогатые накопления стремительно тают, но что значат деньги, когда душа изнывает и от телесного, и от душевного холода? Заклепка, выбитая из кандалов, упала в снег, ледяные железные цепи соскользнули с ног, и я, разминая руки, шагнул в сторону женской колонны, пока вьюга завывала над нашими головами.
Агафья стояла, кутаясь в ободранный тулуп, из-под которого выглядывал уголок темного платка. Лицо ее, обветренное суровыми зимними вьюгами, показалось мне будто выточенным из камня, а в глазах светилась усталость, такая же, как и у всех нас. Когда я подошел, она посмотрела на меня с подозрением, будто уже пожалела о вчерашней откровенности: однако во взгляде ее не было ни страха, ни неприязни.
— Чего тебе? — Голос прозвучал хрипло, но не грубо.
— Греешься? — Я попытался улыбнуться, хотя губы уже и не помнили, как это делается.
— Как видишь! — Она вздернула подбородок и отвернулась, но не отошла. Я стоял рядом, вслушиваясь в треск снега под ногами охраны, в гулкие удары колокола далекой деревни. Слова дались мне не сразу.
— Говорят, за мужика своего пошла? — решил я для себя расставить все точки над i. Не стоило, конечно, так начинать разговор с девушкой, хоть и с каторжницей, но мне хотелось узнать правду и прав ли Фомич.
Я произнес это тихо, но она все равно вздрогнула.
— А ты что, судить меня вздумал? — Ее голос стал низким, словно выдох ветра, но в нем слышался вызов.