Каторжник
Шрифт:
— Нет. Только спрашиваю. Правда убила?
Она посмотрела на меня исподлобья, потом глубоко вздохнула, изобразив на лице что-то похожее на усталую, ледяную усмешку.
— А сам-то ты ни к чьей смерти руку не приложил? Аль ты здесь один невиновный страдаешь? — зло донеслось от нее.
И я вздрогнул от нахлынувших воспоминаний.
Глава 9
Глава 9
Интерлюдия
Грозный, декабрь 1999 года.
Даже снег в этом городе пах гарью.
Мы с парнями из моего отделения сидели в тесном десантно-боевом отделении бэтээра, вглядываясь в амбразуру поверх мушки автомата. Снайпер мог быть где угодно. Гранатометчик — тем более. Это чувство постоянной тревоги подстегивало и выматывало одновременно.
— Смотри, смотри, едет! Стреляй! — завопил вдруг кто-то над ухом.
Когда в амбразуру я увидел грязно-белый жигуль, вылетевший из-за поворота, у меня не возникло ни капли сомнений. Нам рассказывали, что еще в первую чеченскую вот так вот на неприметных гражданских авто разъезжали дудаевские гранатометчики. Все произошло чисто, быстро, на рефлексах: я и подумать не успел, как мой автомат загремел, а горячие гильзы посыпались на пол. Стекло в жигуле побелело от множества трещин и рассыпалось, от кузова полетели искры, колеса вильнули по изрытому траками асфальту, прежде чем машина, прокатившись еще пару метров, врезалась в разбитый бетонный забор.
Я выдохнул.
Грохот боя остался где-то за спиной, все вокруг сузилось до одной точки — неподвижной, простреленной машины.
— Выходим! Покинуть машину! — заорал рядом лейтенант. Раскрылись люки, впуская внутрь сероватый свет зимнего дня, и мотпехи горохом посыпались наружу, привычно проклиная узкие двери нашей «брони».
— Чисто! — крикнул Санек Маленкин, наш старший стрелок, первым подбегая машине и оглядывая ее.
Когда подскочил и я, сзади кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся. Вася, наш пулеметчик, уставился на меня глазами человека, слишком много повидавшего к своим двадцати годам.
— Отлично сработал, Курила! Смертник это. Иногда попадаются!
— По машинам! — раздался зычный голос комвзвода: нашу боевую задачу никто не отменял. — Молодец, Курильский, — бросил он мне на ходу. — Это война, бдительность нам здесь нужна!
Отправляясь обратно, я бросил последний взгляд на простреленный жигуль. Ветер завывал в развалинах разбитых еще четыре года назад девятиэтажек. Пахло гарью, пороховым дымом и чем-то еще — тем, чему не так просто найти название…
Видение первой смерти, причиненной моими руками, растаяло. Впрочем, Агафья как будто и не ждала от меня ответа, думая о чем-то своем. От уголков ее рта пролегла глубокая складка, на лице отразилась горечь воспоминаний.
Я и не ответил. Что было, то было!
Она вдруг хмыкнула и тихо сказала:
— Муж мой… слаб был. По-мужицки слаб. Оттого злился, волком на меня все смотрел, будто я в чем ему виновата, и места себе не находил. А ревновал — как оглашенный! Как что померещится ему, заподозрит, — тут
Я молчал, да и она тоже. Потом спросила:
— Ну что, нравлюсь тебе? Хочешь, приласкаю?
Я взглянул на нее, на ее холодные пальцы, что стискивали края тулупа, на трещинки на губах, в глаза, в которых не осталось слез.
— Да, хочу, — наконец, ответил я.
Она бросила на меня долгий взгляд, потом кивнула.
— Где? — прошептала она.
Я обернулся, вглядываясь в ряды цепных, в спины солдат.
— Найдем место, — и сжал кулак, в котором все еще чувствовался холод от прикосновения к железу. — Последний привал перед острогом. В сторону отойдем; я конвоирам мзду дам.
Агафья кивнула. В ее взгляде не было ни стыда, ни ожидания — только немая, животная потребность согреться, забыться, пусть даже на короткий миг почувствовать себя живой и кому-то нужной.
Когда зимнее солнце покатилось на убыль, унтер-офицер впереди заорал:
— Прива-ал! До острога рукой подать!
Так, привал перед очередной ночевкой! В голове щелкнул тумблер «Пора действовать».
Колонна неохотно рассыпалась. Арестанты — плюх на снег, солдаты над ними. Все как обычно, но для меня это шанс.
Взглядом нашел Агафью — стоит, кутается, смотрит вдаль, будто там Мальдивы, а не сугробы. Быстрый кивок в сторону елок — поняла, лишь плечом дернула. Теперь конвой. Ага, вот мой старый знакомый, который к Левицкому провожал. Глаза уставшие, а карман пустой — идеальный клиент! Дождался, пока он отошел «по нужде» за еловые лапы.
— Слышь, служивый, — проговорил шепотом, сунув под нос пару монет. — Дело есть. Десять минут смотришь на ворон, понял? И другим шепни.
Он зыркнул на деньги, на меня, снова на деньги. Жадность борется со страхом — классика!
— Бежать, бродяга?! Пристрелю! — прошипел, а рука уже потянулась взвести ружье.
— С бабой отойду. Погреться, — бросил я. — Никто не уйдет. Десять минут!
Секундная пауза… и монеты исчезли у него за пазухой.
— Десять минут! Тихо! Унтер увидит — шкуру спущу! Валите вон за ту ель поваленную!
Есть контакт! Кивок Агафье — мол, погнали, экскурсия за елки! Нырнули в сугробы, пока никто не видит. Ну а там — экспресс-сеанс «согрей ближнего своего». Не курорт, конечно: под задницей снег, ветер свищет, на фоне — лязг цепей. Чисто обмен эмоциями, калориями и экзистенциальной тоской. Быстро, деловито. Без прелюдий, без сантиментов.
Обратно в строй — шмыг! — пока начальство не пересчитало поголовье. Солдатик сально ухмыльнулся. Подглядывал, извращуга! Агафья поправила тулуп с видом «я тут просто мимо проходила». Унтер уже орал: «Подъем, рвань!» Потопали дальше. Острог ждет!
После случившего Агафья даже смотреть на меня перестала, в особенности первые три дня. А потом, когда мы пересекались, я ловил ее протяжные взгляды, а там и перемолвились и даже пару раз повторили, пока мои денежные фонды не начали показывать дно, так что курортный наш роман сам собою сошел на нет.