Каторжный завод

Таурин Франц Николаевич

«…Чрез посредство оного денщика, — заканчивал свое донесение Тирст, — соблазнительное поведение подпоручика Дубравина стало известным всем жителям заводской слободы и послужило причиной общего неудовольствия, бросая даже тень на всех лиц офицерского звания…»

Прочитав свое донесение, Иван Христианович остался им вполне доволен. И тут же его осенила новая мысль, которую он признавал весьма удачной.

Иван Христианович позвонил в колокольчик и приказал казачку, заглянувшему в дверь, добежать до отца Амвросия и звать его сей же час

в контору.

Через несколько минут, выглянув в окно, Тирст увидел щуплую фигурку отца Амвросия, поспешающего иа зов начальства, приподняв обеими руками полы длинной черной рясы.

Иван Христнанович встретил священнослужителя у дверей и, взяв его под руку, провел и усадил в кресло.

Отец Амвросий снял темную поярковую шляпу, пригладил редкие спвые волоски, венчиком окружавшие клинообразную лысую голову, пригладил остроконечную тоже сивую бородку и уставился на управляющего белесыми, близко сведенными к переносью глазками. Отец Амвросий был крайне любопытен (потому и поспешил явиться с такой торопливостью, мало подобающей его сану и возрасту). Даже плоский утиный его носик, казалось, вынюхивал причину, побудившую управляющего заводом прибегнуть к его совету или содействию.

Тирст не стал испытывать его терпение — сразу приступил к делу.

— Ай, грех! Ай, грех! — восклицал отец Амвросий, слушая рассказ Тирста, и похлопывал себя ладошками по сухоньким бедрам, — Соблазн великий!.. А что, Иван Христианович, — глазки его подернулись масленым блеском, — свидетели сему блудодейству пмеются? Допросить бы обстоятельно, а?

— Навряд ли много нового сообщили бы свидетели, хотя и нашлись таковые, — усмехнулся Тирст.

— Так оно, так оно, — поддакнул отец Амвросий, — а все же для определения всей меры греха…

— Свидетелей прямых, в сем деле избегают, отец Амвросий, — сухо сказал Тирст. — Полагаю, уже известного вам достаточно, чтобы беспристрастно судить о непристойном поведенпи офицера Дубравпна.

Отец Амвросий поспешно согласился.

— Я почел долгом довести о сем до сведения Горного отделения, — сказал Тирст и протянул священнику свое донесение.

Отец Амвросий нацепил на вдавленное переносье очки в тонкой оправе и погрузился в чтение. Читал он долго, препотешно пошевеливая губами.

— Прекрасный слог! — воскликнул отец Амвросий, дочитав донесение. — Вам бы, батюшка Иван Христнаныч, какие-нибудь такие государственные бумаги составлять или что-нибудь такое… высоконравственное. Вот умудрит же господь!

— Отец Амвросий, — прервал его излияния Тирст, — полагаю, вам, как духовному пастырю, несущему ответ за нравственное состояние паствы вашей, не подобает оставаться безучастным наблюдателем.

— Истинно, истинно, — закивал отец Амвросий, — только в таком смысле…

— Я бы на вашем месте, отец Амвросий, — строго и вместе с тем почтительно произнес Тирст, — довел до сведения его высокопреосвященства архиепископа Иркутского и Нерчинского. — И, как бы в обоснование своего предложения,

добавил: — Мы сами-то, отец Амвросий, не властны над офицером.

— Истинно, истинно, — поспешно подтвердил отец Амвросий, — владыка очень не одобряет вольнодумства и распущенности… Охо–хо, истинно сказано в Писании: горе человеку тому, им же соблазн приходит!

Теперь Иван Христианович был спокоен: песенка подпоручика спета. Архиепископ не только запросто вхож к генерал–губернатору, но и пользуется большим влиянием у его высокопревосходительства.

Не поможет теперь подпоручику и заступничество господина главного горного ревизора.

5

Подпоручик досадовал на себя, что так долго корпел над толстыми шнурованными бухгалтерскими книгами. Книги точно отражали картину печального состояния завода, но отнюдь не объясняли причин такого состояния.

Прав был бородатый бухгалтер Мельников. Все (ну, может быть, не все, но многое) лежало на виду. Надо было лишь уметь видеть.

Когда битый плетьми горновой мастер Часовитин повесился в острожном лазарете, Тирст подал рапорт по начальству: «Ссыльнокаторжный Роман Часовитин подвергнут экзекуции за злоумышленную порчу доменной печи, в коей по его злоумышлению учинился козел».

Сличая дату смерти Часовитина по записи в острожной ведомости и дату останова печи по записи в горновой книге, подпоручик установил, что Роман Часовитин повесился за пять дней до «злоумышленной порчп» печи, поставленной ему в вину.

Более того, сопоставляя установленные нм факты, подпоручик пришел к выводу, что в «порче» печп более всех повинен… сам Тирст. Сперва такой вывод даже ошеломил подиоручика: невозможным казалось даже предположение о злонамеренных действиях лица, коему вверено управление заводом…

Но как иначе можно было объяснить приказание Тирста загружать печь непросеянною рудой?..

И почему единственного в заводе (после смерти Часовитина) горнового мастера Тирст загодя и на долгий срок отправил в тайгу на поиски новых запасов руд?..

Тут было над чем поразмыслить…

И чем больше подпоручик думал, тем сильнее утверждался в мысли, что одноглазый Иван Христианович ведет двойную игру, смысл которой, однако, ему, подпоручику Дубравнну, пока ре понятен.

Но игра, несомненно, была двойная и тонкая. Подпоручик уже предвидел, как будет отводить Тирст выставленные против него обвинения.

О загрузке печи непросеянною рудой документа нет. И Тирст станет отрицать, зная, что ему веры будет более, нежели двум–трем мастеровым. Да и осмелятся ли они показывать против управляющего, если дойдет до очной ставки? Что же касается посыла на поиски руд горнового мастера Фомина, то это легко было представить как предусмотрительную заботливость управляющего заводом…

А смерть Часовнтина?..

Подпоручик достал из походной кожаной сумки снятые им копии с листов острожной ведомости и горновой книги.