Каторжный завод
Шрифт:
Настя отвела взгляд и нахмурилась.
— Чего же прикипел к плетню. Заходи. Мы не староверы, людей пе чураемся.
Подпоручик вошел во двор. Как звякнула щеколда и скрипнула калитка, он не слышал.
— Настя! Я уезжаю…
— Проститься пришел?
— …и мне надо поговорить с тобой… серьезно…
— Вишь ты, серьезно! — сказал она как будто про себя. — Ну, коли серьезно, обожди малость.
Она еще несколько раз шоркнула шомполом, обтерла ствол и ложу сперва промасленной, потом сухой паклей и повесила ружье в сенцах на
Вытерла паклей руки и пригласила:
— Проходи в горницу!
Тетка Глафира возилась у печи. Когда подпоручик, пригибаясь в дверях, шагнул через порог, старуха обмерла. Подпоручик снял фуражку и поклонился ей.
Глафира, уперев ухват рожками в пол, стояла, не сводя глаз с блестящих погон подпоручикова мундира.
— Это Алексей Николаич, который меня от казачков вызволил, — сказала Настя.
— Ах ты, господи! — воскликнула старуха и, все еще не выпуская ухвата из рук, поклонилась гостю в пояс. — Спасибо, кормилец! Проходи, проходи, садись в красный угол.
Подпоручик прошел к окну и сел на добела выскобленную лавку. Настя села неподалеку.
— Слушаю тебя, Алексей Николаич.
— Может быть, выйдем… душно здесь…
Настя улыбнулась.
— Тетя Глаша, сходи посиди на крылечке. И впрямь здесь душно. Иди, иди, я пригляжу.
Старуха отодвинула чугунок подальше от огня и мелкими шажками, как-то бочком, выскользнула из горницы.
— О чем же говорить будем, Алексей Николаич?
— Не смейся надо мной, Настя!
В голосе подпоручика слышалось такое, что согнало улыбку с лица Насти. Но она тут же подавила непонятно отчего возникшее ощущение какой-то беспричинной тревоги.
— Коли не смеяться, так плакать. А у меня, Алексей Николаич, слез-то и нет. Все за сиротские годы выплаканы.
— Настя, я вижу, ты не веришь мне, не хочешь понять меня… А ты поверь!.. Мне без тебя не жизнь. День и ночь о тебе думаю… Настенька!
Она сидела молча и неподвижно. Только торопливо и нервно расплетала и заплетала кончик толстой косы, свесившейся через плечо.
Ее молчание воодушевило его.
— Настя, поедем со мной! Уедем отсюда в Иркутск. Не хочешь в Иркутске жить, выйду в отставку, уедем на Волгу… Там у матери деревенька… там жить будем… Никто там тебя не знает… никто не попрекнет…
— Кого не попрекнет? Меня, что стыд позабыла? Заботливый ты, Алексей Николаич!
— Настенька! Опять ты меня не понимаешь! Я хочу по–честному, по–хорошему…
— Себе ты хочешь хорошего. А мне?
Настенька, да выслушай ты меня! Как в деревню приедем, обвенчаемся…
— Ты что, Алексей Николаевич! —воскликнула она, и он увидел, что она не только взволнована, но и напугана.
— Хочешь, в Иркутске обвенчаемся, сразу, как приедем… Настенька!
Он кинулся к ней. Она отвела его руки. Тогда он схватил ее руки и стал целовать, беспрестанно повторяя:
— Настенька!.. Милая Настенька!..
А у нее уже не было сил отталкивать его. И, как в лихорадочном бреду, теснились, перебивая
Любит… кто, когда еще так полюбит?.. Пробежишь мимо своей судьбы… потом не воротишь… Нет, нет, нельзя!.. Все это стыд, позор… Неужто может обмануть?.. А так вот, одной, всю жизнь лучше?.. Господи, вразуми меня!.. И зачем я его встретила?
— Настенька! Милая Настенька! — умолял подпоручик. — Ну пожалей меня! Настенька! Не нужна мне жизнь без тебя!..
Эти слова словно отрезвили ее.
Какой он слабый! Разве можно опереться на него? Кто враз загорается, скоро и гаснет… Еще не одной скажет он эти слова… Слабый он, слабый…
И тут же, словно наяву, увидела перед собой заросшее густой черной бородой лицо, запавшие темные глаза и услышала глуховатый голос, в котором за добродушной усмешкой слышались решимость и сила: «Умереть сегодня — страшно, а когда-нибудь — ничего».
Она вырвала свою руку и сказала:
— И не стыдно вам, Алексей Николаич, перед девкой так унижаться.
Подпоручик, крупно шагая, прошел мимо и даже не взглянул на тетку Глафиру. Старуха успела разглядеть, что лицо у него было злое и бледное.
— Что это он больно сумной вышел? — спросила Глафира у Насти.
Та ничего не ответила.
— Пошто приходил-то?
— Меня сватать приходил, тетя Глаша.
— Господи помилуй! — старуха торопливо перекрестилась дрожащей рукой.
— Не пугайся, тетя Глаша. В приданом не сошлись.
Глава шестая
НАСТИНЫ СЛЕЗЫ
Настя бросила горсть мелко насеченного свинца в толстостенный деревянный, дочерна обожженный со всех сторон ковшик, подгребла кочергой на шесток горячих углей и наполнила ими ковш доверху.
В горнице запахло дымком.
— Опять чаду в избе напустишь, — попрекнула тетка Глафира.
— На дворе буду, — сказала Настя.
Она вынесла ковш с тлеющими углями на двор, поставила его на низенький чурбачок и, присев на корточки, стала раздувать угли. Края ковша занялись пламенем. Настя с силой дунула, чтобы сбить пламя. Несколько углей упало на траву, и сизые дымки поползли между стебельками.
Настя послюнила пальцы и бросила угли обратно в ковш.
Она пыталась повседневными обычными делами повернуть день в обычное русло. Надо слить про запас пуль и прутков на дробь. Потом насечь и раскатать ее. Да еще Глафира просила помочь по огороду. Потом — на озеро. Давно уже ничего не относила на господскую кухню… Дел на каждый день хватит…
И дни идут один за другим, до краев заполненные делами и хлопотами, вроде бы пустяшными и маловажными, а и вся-то жизнь в них… А правда ли, что вся жизнь в них? Вот только что, часу не прошло, звали ее в другую жизнь… И трудно ему не поверить… Добрый он… и пригожий… и любит ее… Любит! Что потом будет, кому знать?.. А сейчас любит…