Кавказская слава России. Черный гусар
Шрифт:
– Что-то мы с вами, прапорщик, опять к субординации подвигаемся. Никуда нам от военной службы не деться. Значит, говорите, мало стреляем, много ружьями машем. И маршировать вам не нравится? Тянуться в карауле, на вахтпараде?
На эти вопросы Валериан отвечать не решился.
– Знаю, что недовольны. Думаете сейчас – не за тем в армию шел. Но здесь, видите ли, Мадатов, как посмотреть. Строю учиться надо. Армия без строя – стадо. Фельдмаршал Миних, когда к Дунаю войско повел, поставил его одним огромным каре. Пехота – десятки тысяч – четыре фаса. Кавалерия, пушки, обоз – в середину. И только так смог выстоять
– Такой огромный квадрат. – Валериан покачал головой. – Такой неуклюжий. Чтобы приказ передать, целый день нужен.
– Правильно мыслите, Мадатов, очень правильно. Потому фельдмаршал Румянцев уже дивизионные каре придумал, полковые. Но строй все-таки сохранил. Когда солдаты плечом к плечу держатся, они втрое сильнее, вчетверо, в десять раз! А коли сломается построение, остается одна толпа. Побежит толпа на толпу… – Поручик махнул рукой. – Там уже как повезет. Нам же не случая ждать, нам побеждать надо.
– У нас в горах два человека могут тропу держать против сотни. Пока вода есть, порох, свинец, никого не пропустят.
– Если случится к вам горы прийти, тогда вы нам, Мадатов, сию науку и обрисуете. А пока воюем мы на равнинах. С французами, пруссаками, татарами, турками. И побеждаем. По науке, обрисованной нам, – Бутков поднял указательный палец, – Александром! Васильевичем! Суворовым!
Мадатов даже остановился.
– Я слышал это имя. Вы с ним служили?
– Чуть-чуть застал, несколько месяцев. – Бутков расстроился и покачал головой. – Но дядя мой был майором в Фанагорийском. Пока не искололи штыками. Он мне многое рассказал. И как воевал Александр Васильевич. Как учил… Представляешь, Мадатов… – Поручик увлекся и перешел на «ты», но оба офицера и не заметили неуставного обращения. – На учении полковом два батальона в двухшереножном строю атакуют друг друга на скором шаге. Барабаны, трубы, «ура» и – не останавливаясь, строй сквозь строй, лицо в лицо, только острие штыка чуть в сторону, чтобы не покарябали до смерти. А потом эдаким же образом против конницы!.. Вот это выучка!
– Так почему же мы сейчас на плацу только носки вытягиваем?
– А ты, прапорщик, видел, как фельдмаршала хоронили? Гвардию провожать не пустили. Два гарнизонных батальона за гробом Суворовским шли! Стыдно, Мадатов, стыдно!.. Ему, курносому, только со шляпами круглыми воевать да с юбками бабскими.
– Это вы о?..
– Да, прапорщик, да!
Разгорячившийся поручик махнул рукой, показывая в сторону Мойки, где уже вставали над городом стены нового императорского дворца. По белым деревянным лесам ползали черные муравьи – рабочие таскали наверх тяжелые «козы» с красными кирпичами.
– Плохо сейчас служить, Мадатов. Офицеры из гвардии бегут сотнями. По семейным делам просятся, по болезни, только б разрешили в отставку. В Конном полку знакомый за год от поручика до полковника доскакал. Потому что все старшие выбыли. – Бутков схватил Валериана за плечо и притянул к себе ближе. – Не нужны императору офицеры. Не-на-до-бны!
– Я видел, – осторожно начал Валериан. – Я видел, как император отправил капитана на гауптвахту. Офицер шел в тяжелой бобровой шубе, а денщик за ним нес шпагу и пистолеты.
– Слышал я это дело, – неохотно отозвался Бутков. – Что скажу тебе – здесь прав был курносый. Разболталась гвардия при матушке, разболталась! Иные службу
– Странно, – начал Мадатов, понизив голос, – странно. Я думал, что так неправильно вспыльчивы бывают только ханы, шахи, султаны. Великий Надир-шах, тот, что собрал заново империю персов, как-то заподозрил своего старшего сына и велел его ослепить. Через два дня он раскаялся и приказал уже казнить – полсотни своих приближенных, что не удержали его тяжелой руки.
Бутков крякнул:
– Знаешь, и я тоже могу тебе рассказать что-то подобное…
Мадатов продолжил спокойно:
– Те, что остались в живых, испугались. И кто-то чересчур сильно…
Поручик неожиданно шагнул вперед, развернулся, заступил дорогу, заслонил заходящее солнце.
– О чем я тебе и толкую! Страшно стало служить в гвардии, очень страшно!
– Мне пока нет! – отрубил Валериан, не задумываясь.
– Когда испугаешься, будет поздно.
– Я обещал служить верно.
– Кому?
– Императору!
– А как он посмотрит на твою верную службу?! Два дня назад целый батальон с плаца маршем прямо в Сибирь. Не так высоко ногу, видите ли, тянули!
Валериан поморщился.
– Я такого не слышал.
– Когда услышишь…
Мадатову надоел этот пустой разговор, и он решился оборвать разошедшегося поручика:
– Я пришел в полк, чтобы служить. И я служу. Как у вас говорят – за Богом молитва, за царем служба не пропадет.
Бутков тоже понял, что зашел чересчур далеко.
– Да, прапорщик, быстро ты выучился. – Его качнуло, он притворился, что ослабел, неловко и тяжело оперся на плечо Валериана. – Что же, служи, Мадатов, служи. Отечеству, государю!.. И – веди меня в слободу. Отдохнуть надо от этой службы…
Валериан спокойно сидел на скамье и ждал, когда отдохнут костюмеры. Промозгло было в помещении, то и дело шваркали входные двери, и тогда в сени врывался сырой утренний воздух. Зябло туловище в одном нижнем белье, рогожный куль, наброшенный на плечи, не согревал, напротив, казалось, еще добавлял сырости.
– Что же! – крикнул дежурный вахтмейстер. – Заканчивайте прапорщика! Еще кроме него три офицера заждались…
Два верзилы, знатоки уставной парадной прически, поднялись нехотя и стали перед Валерианом. Один держал ковш, наполненный чем-то вроде кваса. Отпил здоровенный глоток и тут же брызнул на голову прапорщика, тот еле успел зажмуриться… Через три раза товарищ его стал сыпать на голову заготовленную муку. Мадатов морщился. Кожа под волосами и так исцарапана была мелом, что усиленно втирали в нее минут десять, а мука с квасом щипали не слишком больно, но отвратительно.