Кавказская слава России. Черный гусар
Шрифт:
– Теперь отсядьте, господин прапорщик, – попросил первый. – И голову держите ровно. Как клейстер схватится, возьмемся за косу…
Открылась дверь одной из связей, в сени вошли чередой пятеро солдат. Капрал третьей роты Сивков приказал им стать шеренгой. С правого фланга пристроился барабанщик.
– Р-раз!.. – крикнул Сивков.
Пять ног поднялись над полом и застыли почти без движения. Сивков отскочил в сторону, припал к полу, словно огромный пес.
– Носок!.. Носок тянем!..
Еще один унтер поспешил
– Ах, ты!.. – выругался Сивков, дергая самого себя за правую бакенбарду. – Хлопотьев! Почему нога? Четверо тянутся, а у тебя висит?
– Я… – Щекастый Хлопотьев бледнел и поднимался на цыпочки.
– Куда пятку? – орал Сивков. – Пятку от пола не отрывай, деревня! Ногу, ногу выше!.. Давай, Харлампиев, помоги!
Оба унтер-офицера схватили несчастного Хлопотьева – один под колено, другой под пятку – и принялись тянуть вверх. Вдруг что-то треснуло. Сивков отскочил, Харлампиев сел тут же на пол.
Мадатов рванулся было вскочить, но его прижал обернувшийся костюмер.
– Куда, ваше благородие, еще не застыло! Сейчас господин поручик во всем разберутся…
В сенях уже в самом деле стоял огромный Бутков. При нем всем сделалось много тесней, но спокойнее.
– Что, Сивков?! Испортил царево имущество? Сломал Хлопотьева?
Сивков вытянулся, но косился одним глазом на неразумного новобранца.
– Что молчишь, унтер?
– Никак нет, ваше благородие, цела нога.
– Что же тогда?
– Воздух он испортил со страху, – проговорил, поднимаясь, Харлампиев.
Бутков потянул обеими ноздрями и поморщился.
– Здешнего воздуха уже ничем не испортишь. Никакой капустой, никакой кашей.
Державшийся чуть поодаль барабанщик вдруг шевельнул палочками, пробив мелкую и короткую дробь.
– Где тревога, Омельченко? – обернулся к нему Бутков. – Что народ будоражишь?
– Так что, ваше благородие, в самом деле тревога, – доложил Омельченко, бросив руки вдоль бедер. – Лопнуло.
Сивков кинулся к Хлопотьеву, развернул его спиной, и офицеры в самом деле увидел, что непонятный треск издало лопнувшее сукно солдатских штанов.
– Ногу! – рявкнул поручик.
И затурканный вовсе солдат немедленно вытянул икру почти параллельно полу.
– Вот тебе, Сивков, и учение! Быстро тащи его в швальню. Пусть как хотят изворачиваются, но через полчаса он мне нужен в строю целым и по форме одетым.
– Ох, кто-то у меня сегодня красным умоется! – обещал невидимому врагу капрал Сивков, толкая перед собой Хлопотьева к выходу.
Бутков собрался уже уходить, но увидел сидящего у стены Мадатова и подошел к прапорщику.
– Сохнете? – осведомился он, ухмыляясь. – А я вот с вечера позаботился. Ночь, правда, просидел в полудреме, голову старался держать. Зато с утра никаких огорчений.
Он
– Видали? Это ему наши умельцы так панталоны пригнали. А он, бедолага, думал, что в армии так и надо. Так и должно быть, чтоб неудобно. Чтобы человек в казарме и шагнуть мог по одному только приказу.
– Что же, разве его до сих пор не учили? – осторожно спросил Мадатов.
– Пополнение, – коротко бросил ему Бутков. – В гвардию, как и в армию, берут сразу же от сохи. Росту хватает, стало быть, годен. А нам с вами их на площадь вести, перед государевы очи. Вот…
Он сунул руку за отворот и выволок из-за пазухи сафьяновый кошелек, туго набитый ассигнациями.
– Все с собой забираю. Как в караул идти, всю оставшуюся казну под мундир. Не ровен час, примерещится что-нибудь императору, так хорошо, если только до крепости довезут. А вдруг много дальше?..
Он осторожно обернулся проверить – не приблизился ли кто-нибудь с тылу, и наклонился, приложив губы почти к уху Валериана.
– Говорили мне люди знающие, будто бы матушка Екатерина вовсе не курносого хотела видеть после себя… Будто бы, напротив, оставила она царство внуку своему Александру. Да кто-то успел в Гатчину много раньше. Павел Петрович прискакал в Петербург и нашел в кабинете императрицы два запечатанных конверта с приказами. И якобы один из них предписывал – арестовать великого князя и отправить его в дальнюю крепость…
Валериан сидел, словно окаменев. Голову не отворачивал, но лицо держал неподвижным.
– А еще кое-кто, – жарко шептал Бутков, – сказал мне, будто бы не все эти приказы сгорели. Что будто бы матушка тот самый, главный, дважды успела продиктовать. И подписала, и скрепила своей печатью. И видели этот приказ важные люди…
– Я присягу давал, – пошевелил одними губами Валериан.
– И я давал, – обжигал ухо шепот Буткова. – Только я сначала матушке присягал. Ее воля мне много главнее… Думай, прапорщик, думай. Присяга присягой, а голова головой. Один раз шагнешь не в ту сторону, и вся жизнь под откос вывернется…
Валериан напрягся, но – ему показалось, что нашел верный выход.
– Я служу в Преображенском полку…
– Точно, – оборвал его поручик Бутков. – Вот об этом я тебе и толкую. А потому главным для тебя должен быть – его превосходительство генерал-майор Талызин. Его приказ для тебя, прапорщик Мадатов, закон! Обольщать больше не буду, но попрошу – не наделай, пожалуйста, глупостей! Не спеши, но и не отставай. Так надежнее… – Он выпрямился и гаркнул, перекрывая разраставшийся гул: – Закончить офицерам прическу, живо! Через час роте строиться!..