Кавказские новеллы
Шрифт:
Шеварднадзе, сменивший в Грузии на посту президента режим Гамса-хурдия, с размахом сменил и оружие против непокорного Цхинвала – бандитские обрезы и автоматы на стрелковую артиллерию – а по окончании своей военной кампании приехал извиниться перед цхинвальским народом. Увидев Зару, он поспешил подойти к ней и, как в прежние времена, протянул руку.
Перед ним стояла постаревшая осетинская женщина, которая потеряла свой старинный тбилисский дом, пережила с родным городом, дядюшкой, мужем и обоими сыновьями все ужасы войны.
Она сказала ему:
– Нет,
«Белому Лису» только и оставалось поступить, как кокетливому французу, которые утверждают, что мужество женщины рождает нежность мужчины. Он ответил:
– Я-вас-по-ни-маю…
Старейшины уже второй день встречались с народом: коммунистами, интернационалистами, сталинистами, ветеранами войны, труда, снова войны – недавней, потому что в городе оставались после войны одни старики и женщины – молодежь после военного противостояния выплеснулась в мир.
А самых смелых и верных, странным образом, уже после войны кто-то перестрелял, вменив им грехи сицилийской мафии.
Все рады приезду братьев с такой прекрасной миссией. Цхинвальцы не утяжеляют своих сердец грузом обид – они светлы и искренни, как дети, вновь переступив через свои смерти. Все вместе возносят молитвы к Богу, поют героические песни, говорят друг другу хвалебные тосты: южане благодарны за Коста, северяне – за героизм и мужество южных братьев.
Произошло большее, чем геополитическое слияние – осетины становятся осетинами, поэтому обе стороны провозглашают отныне и навеки единую Осетию, которую никто – ни Сталин, ни Хрущев, ни Горбачев, ни Ельцин, ни кто-либо другой больше не раздерет на части.
«Аланию» – поправляют северяне, уже назвавшие исторически правильно свою часть.
Мы с Кола бродим по мастерским художников, мне дарят герб непризнанной Южной Алании, Кола всюду встречают бокалом молодого вина и куском неповторимого осетинского сыра.
Фамилия Кола в Грузии звучит как Джугашвили, в Южной Осетии как Дзугаев, на севере как Дзукаев, поэтому он богат родственниками.
Сослана не видно, Кола говорит, что его приняли за античного полубога и увезли в Джаву пробовать молодое виноградное вино под молодого барашка.
На третий день пребывания делегации в театре состоялся митинг по случаю замены статуи. С прошлым покончено, да и новый Коста в своей задумчивости даёт повод заново осмыслить прошлое и будущее.
Этот акцент и наш отъезд следует, конечно, отметить банкетом.
И в зале ресторана, знавшего в былые времена, как любая точка страны, пышность приемов московских гостей из ЦК коммунистической партии, а сейчас пустого и необжитого после войны, тем не менее,… нас встречает хорошо накрытый бесконечно длинный стол – вполне достойный апофеоз на земле наших южных братьев.
Затем мы спешим к вертолёту, чтобы успеть на север до захода солнца, кружимся над городом, устремляемся по Рокскому коридору – и вот мы уже в бесланском аэропорту.
Встречал нас референт-полковник.
У неё в руках большое блюдо с тремя пирогами и большим куском мяса сверху – осетинские хлеб-соль. Она передаёт кому-то блюдо и плывёт навстречу юноше.
На лице трибуна удовольствие – не забыли еще на малой родине, чтут! Он начинает свою речь перед собравшимися, среди которых наша делегация и вертолётчики, за прошедшие три дня полностью национализированные цхинвальским застольем.
Трибун говорит о значимости прошедшей акции, о прошлом и будущем единого народа, затем ему подносят почётный бокал и блюдо, чтобы он отщипнул хлеба-соли.
Блюдо держит на вытянутых руках… форменный урод с оттопыренным брюхом, раздувшимися щеками, скрывшими глаза – полностью изуродованной анатомией. Этот зомбированный держатель блюда целиком ушел в осмысление речи трибуна: куда ездили, зачем вернулись…
У меня вырывается стон – в каком виде южане вернули античного полубога?! Как же так, старейшины ведут застольный образ жизни, а подтянуты, стройны и легки! А этот…
– Старая закалка, – поясняет Кола.
Митинг окончен, мы едем домой. Но через километр опять остановка. Я понимаю, что теперь у святилища, к которому мой род имеет самое прямое отношение.
Мой дед и его братья, всего четверо, в конце прошлого века вернулись на север из той части Осетии, которую потом генсек Хрущев подарил своему шурину Мжаванадзе, тбилисскому партийному боссу – оба они, как говорили, были женаты на двух сестрах Петровнах.
Как видно, один угостил другого бутылкой хорошего грузинского вина, а тот, расчувствовавшись, подарил ему часть моей родины. Так потеряла я колыбель своего рода – селение с целебным озером и родовой башней близ Коби, дорога к которому ведёт через Дарьял. А граница с соседней республикой, теперь государством, подошла к самому горлу Владикавказа.
Дед и его братья, обосновавшись на равнине, в Беслане, соорудили здесь святилище покровителю нашего рода Таранджелозу, чей образ, вернее всего, восходит к Архангелу Михаилу, которое недавно переименовали согласно новой моде в святилище Святого Георгия, имея в виду древнего покровителя мужчин, путников в частности – Уастырджи.
Опять на капоте машины разложены яства. Тост-молитва теперь посвящается Святому, но пить и закусывать должны собравшиеся, вертолётчиков с нами уже нет.
Вечерних рейсов в маленьком аэропорту тоже нет, на трассе никого, кроме одного автомобиля, который удивлённо останавливается. Водитель и женщина с маленьким ребенком подходят и с почтением замирают.
Это придает некоторую свежесть речи трибуна, он рассказывает теперь святому Георгию о наших делах, словно хороший мальчик для похвалы старшего. И мы тоже в который раз замираем в почтении и к Покровителю, и к трибуну, который и впрямь говорит святые для каждого осетина слова.