Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
– Вернее всего, – тихо ответил сэр Рибли, – ничего не происходит. В ином случае мы бы услышали что-нибудь по радио.
Черчилль раскурил сигару, поднялся, прошел к холодному камину – в комнате стало душно, но шторы были наполовину сдвинуты и окна закрыты.
– Мне кажется, – медленно сказал он, – что смерть Гитлера – счастливая или несчастливая случайность, такая же случайность для Сталина, как и для нас. А если так, то у нас еще остается надежда.
– Пока что русские не признали, что это была бомба, – заметил Маунтбэттен.
–
– Может, они объяснят, что роняли ее только на голову Гитлеру?
– И договор о сотрудничестве и разделе мира с Гитлером подписывали только из большой хитрости? Нет, я не завидую этой публике, – сказал Иден.
Известие о событиях в Варшаве было неожиданностью для всех в Москве, кроме тройки исполнителей – Берии, Ворошилова и Рычагова – да Поскребышева, который находился в шоке от смерти вождя. Даже Шавло, догадавшийся о событии, а потом и уверившийся в безумном шаге Сталина, узнал о судьбе Варшавы лишь по радио – поздно вечером.
Из своих приближенных Берия поделился мыслями лишь со Вревским, а тот испугался, потому что был человеком трезвым и рассудительным, а происходящее было ненормальным.
Поняв состояние Вревского и даже частично разделяя его, ибо оставался холодным и жестоким практиком, для которого кошмар, сумасшествие были лишь орудием в борьбе за власть, Берия успокоил заместителя странным образом.
– Сталин долго не проживет, – сказал он. – Я уверен.
– А что? Что случилось? – Вревский был циничен, он видел куда более, чем положено видеть на веку нормальному человеку, но мысль о возможной смерти Сталина настолько выходила за пределы его понимания, что он потерял контроль над собой. – Этого не может быть! Что же тогда станет с нами?
И вдруг Берия весело засмеялся, поблескивая стекляшками пенсне.
– Вы только послушайте этого идеалиста! – говорил он, прерывая речь спазмами смеха. – Он прожил полжизни при царе и наверняка, когда царя ухлопали, тоже бил себя в грудь кулаками и кричал: «Этого не может быть! Что теперь с нами будет?» – Берия старался передразнить Вревского, но это у него плохо получалось, потому что ему мешал грузинский акцент. Отсмеявшись, он сказал, согнав с лица даже намек на улыбку: – А ничего не будет. Россия, Советский Союз как жил, так и будет жить. Просто на троне сменится еще один царь.
И Берия сказал это так, что у Вревского захватило дух от осознания открывшейся ему истины. Он понял, кто теперь хочет править страной. Если хватит сил…
– Будет оппозиция, сильная оппозиция, – сказал Вревский после паузы.
«Это правильные слова, правильная реакция, – подумал Берия. – Это слова разумного и достойного единомышленника. Я бы не простил
– Поэтому все должно быть сделано очень быстро и совершенно неожиданно. К счастью, Сосо очень боялся держать возле себя умных людей, он сразу рубил им головы. И с кем он остался – с дураками! – Берия улыбнулся.
Вревский отметил про себя, что Берия говорит о Сталине в прошедшем времени, и внутренне сжался.
– А когда… когда может скончаться Иосиф Виссарионович? – спросил он. Вревский стоял перед Берией прямо, коренастый и надежный в блестящих сапогах, которые вбирали в себя свет и даже, как показалось Берии, отражали переплет окна. Вот это лишнее, подумал он, нельзя так много времени уделять своим сапогам. Впрочем, у него могут быть ординарцы или даже сожительница, которая облизывает сапоги язычком.
– Сосо не очень доверяет врачам и не допускает их к себе. У великого человека бывают великие слабости. Поэтому мне пришлось по секрету привести к нему доктора, когда Сосо спал. Мы с товарищем Поскребышевым дали ему сильное снотворное, и он крепко спал. Доктор сказал, что товарищ Сталин жив только потому, что в жизни у него есть какая-то великая цель – она поддерживает его силы. Как только цель будет достигнута, он умрет.
– А когда?
– Когда да когда! Надо думать! Цель была. Цель достигнута.
– Простите, но я не все понял.
– Хорошо. Есть вещи, которые ты и не можешь понять. Но я должен тебе сказать, что у каждого человека есть самое главное чувство. Для одних – жадность, для других – честолюбие. А знаешь, какое самое важное чувство для товарища Сталина? Нет? Для товарища Сталина главное чувство – месть. Он кавказский человек, я думаю – это у него глубоко в крови. Пока он не отомстит, он не может спать спокойно. Пройдут годы, но он обязательно сведет счеты с человеком, даже с незнакомцем, который еще до революции нечаянно наступил ему на ногу в трамвае. Но была одна месть, которую он не мог осуществить, но не хотел, чтобы за него мстили другие, эта месть – Варшава. Это его унижение. Это его поражение. Я полагаю, что он послал самолет с бомбой на Варшаву не потому, что это была великая политика, а потому, что он был маленьким и злобным горцем.
Вревский покачал головой. Он не смог принять эту теорию.
– Дорогой мой, давай считать этот вариант сказкой, – усмехнулся Берия. – Мы никогда этого не докажем. Я останусь при своем мнении, а Клим Ворошилов, народный комиссар, будет думать, что это гениальный ход его учителя и друга, который так хитро убил Гитлера. И выиграл войну, которую ни с кем не вел.
– Этого быть не могло? – спросил Вревский, глядя на свои сапоги.
– Этого быть не могло, потому что ни наша разведка, ни лично товарищ Сталин не знали, что Гитлер будет в Варшаве. К тому же товарищу Гитлеру товарищ Сталин не собирался мстить – он хотел поделить с ним весь мир.