Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
Последние слова должны были прозвучать шуткой, но таковой не стали. И Рибли ответил совершенно искренне:
– Все службы британской разведки трудятся сейчас над этим. Но в Полярном институте у нас нет своих людей. Их нет и в Испытлаге…
– Что еще за дикое слово? – спросил Черчилль.
– Мне объяснили, что это сокращение для названия концентрационного лагеря, в котором происходят испытания.
– Продолжайте и простите, сэр.
– Но мы знаем самое важное, – сказал Рибли. – Немецкая разведка имеет фильм об испытаниях бомбы, и, более того, они смогли отправить в тот
– Бред какой-то! – возмутился Черчилль. – «Интеллидженс сервис» скоро останется лишь в славных романах о наших Лоуренсах. В момент, когда решаются судьбы мира, мы оказываемся слепыми и глухими.
– Мы принимаем меры, – сказал Рибли.
– Но какие?
– Даже здесь и даже вам, сэр, я не могу о них сообщить. Единственное, что вам должно быть понятно: в Германии, в отличие от Полярного Урала, у нас есть свои агенты. Нам легче выкрасть Гитлера, чем простого заключенного из сталинской Арктики.
– А вот немцам удалось, – мрачно сказал Черчилль. – Хотя нам эти люди нужны любой ценой, а Гитлеру – вряд ли.
– Почему? – удивился Маунтбэттен.
– Потому что я полагаю, что нам подсунули секретные соглашения Советского Союза и Германии специально для того, чтобы мы не догадались о существовании еще более секретных соглашений: когда и чем Гитлер ответит на ценные подарки, которые намерен получить от Сталина.
– И что вы думаете?
– Я боюсь, что эти подарки – атомные бомбы. Если их у Сталина хотя бы две или три, этого достаточно, чтобы стереть с лица Земли половину Парижа и Лондона, – и война Гитлером выиграна. Шок будет таков, что люди ради спасения себя и своих детей потребуют мира любой ценой.
Адмирал Маунтбэттен вытянулся, будто отпрянул от пощечины, и громко сказал:
– Вы недооцениваете добрый народ Англии, сэр!
«Господи, какой ты молодой, стройный и красивый, какая отличная карьера открывается перед тобой. Но, вернее всего, этого не случится, потому что два мерзавца сговорились отправить тебя на тот свет».
Сталин не бывал искренним даже с самим собой. И это порой помогало ему сохранить несохранимые тайны и обмануть людей, которых обмануть невозможно.
Остальные могут продать, сделать глупость, проговориться…
Но все же ближе других к Сталину был его секретарь Поскребышев. Недавно, уже заболевая и все более ненавидя от постоянной тошноты окружавших его негодяев, он приказал арестовать жену Поскребышева. Тот на коленях умолял вождя отпустить эту женщину. И тогда Сталин приказал Поскребышеву прекратить истерику и принести стакан чаю.
Когда заплаканный маленький Поскребышев принес стакан и поставил на стол, Сталин велел ему тут же уходить. А сам вызвал по прямому телефону эксперта из лаборатории Фесуненкова – специалиста по ядам. В стакане яда не оказалось. Сталин не отпустил жену Поскребышева, но подложил ему другую, молодую, куда более красивую.
Шла ночь на 18 июля. Немецкие войска уже подошли к Варшаве и вели бои на подступах к ней. Польские авиационные части были в основном уничтожены на земле, потому что поляки,
Сталин не мог заснуть. Ломило голову – наверное, опять давление, тошнило, как тошнило все последние недели. Кожа на тыльных сторонах кистей распухла и болезненно растрескалась, очень мучили язвы под мышками и в паху. Но врачей Сталин к себе не допускал, он не мог допустить врачей, которые растрезвонят по всему миру, что он так страшно болен и неизвестно когда придет в себя, хотя он твердо верил, что выздоровеет; он всегда выздоравливал, а сейчас он еще не стар – шестьдесят не возраст для мужчины, да и нельзя показываться врачам – начнутся анализы, подозрения на рак, Сталин очень боялся рака.
Сталин осторожно поднялся и долго сидел, медленно шевеля ступнями ног, возя ими по полу в поисках шлепанцев. Ему надо было дойти до кабинета. Он понял сейчас, лежа без сна, что именно этой ночью он еще может спасти мир и свою судьбу – завтра будет поздно. Потому что Гитлер провел его, обманул, как обманул всех – и англичан, и французов. Но этих не жалко – а вот как можно дать обмануть себя! Ведь поверил разведке, поверил иностранным дипломатам, поверил искренности телеграмм Гитлера и откровенно рабским преданным глазам красавчика Риббентропа, доверился этим идиотам, подонкам, ничтожествам – Молотову и Ворошилову. Конечно же, Гитлер облапошил их.
В переговорах Гитлер дал понять, что знает о существовании у Сталина одной атомной бомбы. Откуда он знал об этом – не важно, опять просрала контрразведка – везде предатели и олухи. Но речь шла и о других бомбах. Когда Гитлер предложил Сталину заключить с ним сверхсекретное соглашение, по которому он после начала войны, то есть в сентябре, обязуется бросить одну бомбу на Париж, а одну на Лондон, за что Гитлер навсегда отказывается от претензий на Восточное полушарие, отдавая его Сталину, Сталин не сказал ни да ни нет, велел Молотову молчать.
И все же поверил, дурак, поверил, что Гитлер в самом деле будет ждать сентября, когда у Сталина будет три бомбы. Ведь сам бы на месте Гитлера ударил упреждающе, не поверил бы договору. Никому верить нельзя.
Теперь у Сталина всего одна карта.
Одна козырная карта. И может ли он ею воспользоваться? А если беречь ее, до какого дня? И где ударить больнее? Как уничтожить этого паршивого предателя, ефрейтора, обманщика, жалкого доходягу?
Объявить всему миру о том, что он идет на союз с Англией? И с Польшей? Чтобы наказать Гитлера.
И это на следующий день после подписания договора?
Да никакая Англия не поверит теперь ему. Этого и добивался Гитлер, так ласково предлагая еще не убитого медведя – половину шкуры, три четверти шкуры. Бери, Сталин, ты мне теперь не страшен.
Сталин не стал зажигать света и привлекать внимание бодрствующей охраны. Он прошел к книжному шкафу и взял тот самый том, чтобы достать портрет Пилсудского, который успел умереть, и оскорбление, нанесенное Сталину, осталось неотомщенным – самое горькое оскорбление, которое можно нанести человеку гор. Человек гор – так он порой называл себя, но никогда вслух.