Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
Президента не было долго – минут пятнадцать. Все замерзли, кроме Лидочки, у которой была замечательная лисья шубка. Алмазов не спеша осматривал местность, порой нагибался, искал в мокрых листьях…
– Дурак, – сказал он вдруг. – Дурак, если решил ее убить. Мы бы ему все простили… за бомбу. Любую биографию бы ему сделали. Вы мне верите, профессор?
– Верю, – сказал Александрийский. – Но и для вас есть пределы, за которые вы не станете заходить. Зачем вам рисковать ради абстрактной бомбы собственной
– Что меня могло остановить? Поезд Троцкого? Он бы еще глубже сидел на крючке.
– До поры до времени, – туманно ответил профессор. Издали Лидочка увидела женскую фигурку, что приближалась от купальни. По беличьей шубке и шляпке с узкими полями Лидочка узнала Альбину. Альбина вроде бы гуляла, никуда не спешила. Лидочка несколько раз поглядывала в ее направлении, прежде чем Альбина вышла на плотину.
– А что вы делаете? – спросила она растерянно. Будто бы они собирали землянику и она знала, что они собирали землянику, но из вежливости спросила, не малину ли они собирают.
– Сейчас труп будем вытаскивать, – сказал Алмазов. – А ты зачем выбралась из дома?
– Погулять, – сказала она. – Мне надо гулять, я совсем скисла без свежего воздуха.
Лидочка не сердилась на Альбину – она чувствовала вину перед ней.
– А вот Лидия отрицает похищение моего личного оружия, – сказал Алмазов.
– Отрицает? – удивилась Альбина. – Значит, она права.
– Ты мне ваньку не валяй, – рассердился Алмазов, – а то сейчас в пруду искупаешься.
– Смешно, – сказала Альбина, но не засмеялась. Алмазов хотел еще что-то сказать, но тут увидел бегущего с горы президента, а с ним двоих мужчин – шофера и директора санатория – с крюком и с веревками. И об Альбине забыли.
Когда для совершения действия, требующего участия двух-трех человек, собирается полдюжины, они неизбежно начинают мешать друг другу, возникает лишняя суматоха, поднимается крик, и работа исполняется куда медленнее, чем хотелось бы ее руководителю.
Пока стоял крик, все махали руками и поочередно проваливались в тину. Александрийский отошел в сторону и поманил Лидочку.
– Вы плохо себя чувствуете? – спросила Лида, увидев, насколько бледен профессор. Видно, ее возглас долетел до докторши – та мгновенно оказалась рядом.
– Я вам помогу дойти до санатория, – сказала Лариса Михайловна. – Это безумие – с вашей болезнью здесь находиться.
– Не беспокойтесь, я себя отлично чувствую, – ответил профессор сварливым голосом. И отвернулся от доброй Ларисы Михайловны.
Подчиняясь мановению руки, Лидочка приблизилась к Александрийскому.
– Мне так страшно, – сказала Лидочка.
– Не это сейчас главное, – отмахнулся профессор. – Главное – ни за что, никогда, даже во сне не признавайтесь, что вы прикасались к револьверу Алмазова.
–
– Дело не во мне, не в справедливости, не в законе – даже если вы останетесь живы, он найдет способ отправить вас на всю жизнь за решетку. Единственная надежда – полное незнание!
– Дайте его мне, и я незаметно подкину его Алмазову.
– Глупости!
– Я потеряю его в парке.
– Вы! Его! Не видели! Никогда в жизни! – Последние слова прозвучали так громко, что Лидочка обернулась, опасаясь, что Алмазов услышал. Но тот был занят.
Суматоха завершилась тем, что с берега к колодцу были положены доски и в колодец спустили веревку с толстым, взятым из весовой крюком на конце. Нагнувшийся над люком директор водил веревкой, стараясь зацепить то, что лежало глубоко в колодце. Это ему не удавалось, и его сменил Ванюша из рабфака. Вскоре раздался его торжествующий крик, веревка натянулась – все стали тянуть ее.
Президент Филиппов завопил:
– Идет, идет, приближается!
Лидочка зажмурилась – она подумала, что не вынесет нового лицезрения несчастной Полины.
Крики стихли. Затем послышались удивленные возгласы.
– Это еще кто? – спросил Филиппов.
– Не узнал, что ли? – сказал Алмазов.
– Да разве узнаешь…
Лидочка открыла глаза.
Президент и Ванюша уже вытащили и волокли по воде к берегу тело Матвея Шавло, доктора физических наук, любимого ученика Энрико Ферми, снабженное широкой соломенной маскарадной бородой, а потому не сразу узнанное.
Его волокли к берегу, и все молчали, потому что первым должен был заговорить Алмазов. Но Алмазов тоже молчал.
«Нет! – чуть не закричала Лидочка. – Этого не может быть! Там должна быть Полина, и мне ее не жалко. А Матю мне жалко!»
Доска от многих подошв стала осклизлой, шаталась и сбросила на полпути людей – с шумом, плеском и ругательствами они свалились по колени, а то и глубже в тину, труп медленно поплыл в глубину, и Алмазов завопил, чтобы его не упустили. Лидочка не стала смотреть, как ловят Матю, – она все равно еще не верила в то, что видит Матю, а не какую-то куклу, нарочно загримированную под Матю.
Альбина стояла неподалеку, но смотрела в другую сторону, на средний пруд, на купальню, будто гуляла по пустому парку.
Лиде был виден и Александрийский. Он глядел на то, что происходило у колодца. И вдруг пошатнулся. Ладонь его поднялась, легла на сердце – будто его ударили в сердце.
Лидочка обернулась – что он увидел?
Матя лежал на берегу – только ноги в воде.
А на доске, что соединяла колодец с берегом, остался человек – это был санаторский шофер. Он стоял на коленях, наклонившись вперед и погрузив в пруд руку. Почти по плечо, даже не засучив рукава.