Классический либерализм и будущее социально-экономической политики

Пеннингтон Марк

Подчеркивая важность осознанного обдумывания и обсуждения как ключевого составляющего элемента социетальной рациональности, коммунитаристы, очевидно, предлагают не что иное, как разновидность централизованного планирования посредством дискуссии. Да, учитывая, что большинство коммунитаристов являются приверженцами именно локализованной, «общиноцентричной» формы совещательности, это обвинение может показаться чрезмерно преувеличенным. Например, Янг (Young, 2000: 45–46) признает, что ввиду масштабов и сложности современных урбанизированных обществ унитарная модель основанной на личном общении совещательной демократии является недостижимой. Для решения этой проблемы она предлагает «децентрированную» или локализованную форму политического процесса, в рамках которой соответствующие представители будут находиться ближе к гражданам и с большей вероятностью будут обладать знанием их нужд и ценностей «на местах» (см. также Adaman and Devine, 1997). Однако это подчеркивание важности децентрализации выглядит довольно неожиданным, учитывая, что коммунитаристская критика либерализма и рынков направлена против «атомизма», якобы свойственного процессам, не способным поддерживать большее «единство» при принятии решений. Если следует поощрять децентрализацию до уровня отдельных «общин», то непонятно, почему бы не поощрять дальнейшую, более радикальную децентрализацию до уровня отдельных индивидов. Можно, конечно, предположить, что индивиды всегда погружены в локальные общности, поэтому децентрализация до этого уровня оправданна, а более индивидуализированное принятие решений –

нет. Однако такой аргумент идет вразрез с утверждением, что содержание общинной идентификации является ничуть не более фиксированным, чем содержание индивидуальной идентификации. Если идентичность является подвижной и пересекающейся, то демаркация границ «местной» общины по своей сути произвольна и блокирует тот самый процесс интерсубъективного (читай: межобщинного) обучения, к которому коммунитаристы, если судить по их заявлениям, благоволят.

Более того, если согласиться с тем, что «никакая общность не является островом», то фокус на локальной совещательности попросту означает уход от вопроса о том, каким образом действия, предпринимаемые множеством различных «общин», и выбираемые ими решения должны координироваться друг с другом на метасоциетальном уровне (Prychitko, 1987; Tebble, 2003). В формулировке Хайека: «Децентрализация сразу же влечет за собой проблему координации, причем такой, которая оставляет за автономными предприятиями право строить свою деятельность в соответствии с только им известными обстоятельствами и одновременно согласовывать свои планы с планами других… Именно таким механизмом является в условиях конкуренции система цен, и никакой другой механизм не может его заменить. Наблюдая движение сравнительно небольшого количества цен, как наблюдает инженер движение стрелок приборов, предприниматель получает возможность согласовывать свои действия с действиями других» (Hayek, 1944: 55–56; Хайек, 2005: 70). В сложной среде, где необходимо согласовывать миллионы межобщинных решений, для участников локальных обсуждений было бы невозможно постичь умом характер всех взаимоотношений между всеми значимыми акторами. В отсутствие системы цен или ее аналога, снижающего сложность решений, по необходимости принимаемых каждой из децентрализованных общин, у них в распоряжении не будет никакого другого механизма, позволяющего координировать совокупность планов действий, которая без него была бы совершенно разрозненной и рассогласованной. Если сложные взаимоотношения между общинами не будут координироваться рыночными ценовыми сигналами – или их аналогом, таким как меняющийся паттерн распределения налоговых доходов, который может иметь место в условиях конкурентного федерализма, – то в какой-то момент неизбежно придется прибегнуть к помощи центральной «координирующей» власти. Но именно эта форма «централизованного планирования» подвержена «проблеме знания», к которой привлек внимание Хайек.

Проблема неявного знания

Неспособность процессов совещательной демократии создать условия для социальной координации усугубляется проблемой передачи «неявного знания», если использовать термин Майкла Поланьи (Polanyi, 1951). Последнее включает в себя «ноу-хау на рабочем месте» и «практическое знание», производное от культурных или организационных «установившихся практик», специализацию в той или иной сфере деятельности и «опыт», связанный с тем или иным конкретным рынком. Оно также может иметь составной частью понимание человеком ценностей, приписываемых им тем или иным благам, когда различия в этих ценностях не могут быть в точности переданы языковыми средствами. Если спросить индивида, какова для него ценность различных элементов, составляющих некую корзину благ, он может оказаться не в состоянии развернуто объяснить, насколько он ценит одно благо больше, чем другое, – такое знание может быть обнаружено только в самом акте выбора (Buchanan, 1969; Бьюкенен, 2008). Соуэлл формулирует эту мысль следующим образом: «Действительная проблема заключается в том, что требуемое знание представляет собой знание субъективных структур сравнительных оценок, которые нигде и никак не артикулированы, даже самим индивидом. Я могу думать, что, столкнувшись с неизбежной угрозой банкротства, я скорее продам свой автомобиль, чем мебель, или пожертвую скорее холодильником, чем кухонной плитой, но до тех пор, пока такой момент не настал, я так и не узнаю, каковы мои собственные сравнительные оценки, не говоря уж о чьих-нибудь чужих» (Sowell, 1980: 217–218).

Неявные данные, которыми располагают рассредоточенные индивиды и группы, по определению не могут быть выражены в словах. Кроме того, эти данные не могут быть «собраны» и переданы в распоряжение публичного форума, поскольку его участники могут даже сами не иметь представления о том, что они у них есть. Поэтому совещательные процедуры, отводящие привилегированную роль языковым формам передачи знания, лишены какого бы то ни было механизма, допускающего эффективное публичное использование неявного знания. В отличие от них, институты, основанные на уходе, способны косвенным образом передавать неявное знание посредством действий людей, которые вступают в разнообразные конкурирующие системы договоренностей и выходят из них. Например, в случае рынков цены, порождаемые непреднамеренными результатами бесчисленных решений о покупке и продаже, могут транслировать содержащееся в сознании индивидов знание, которое не может быть выражено вербально. Когда люди принимают решения о покупке и продаже в качестве производителей (выбирая, какие блага производить и каким именно образом) и потребителей (выбирая между разнообразными альтернативными покупками), они передают друг другу «сообщения». Как объясняет Хорвиц (Horwitz, 1992), важнейшее значение имеет то, что покупателям и продавцам нет необходимости быть осознанно осведомленными о том, каким именно знанием они обладают и почему один из вариантов действия они ценят именно так, а не иначе. Все, что от людей требуется – действовать на основе своего знания, а вся релевантная информация введена в систему цен. Аналогично при конкуренции между юрисдикциями индивидам и корпоративным организациям нет необходимости формулировать в словах, почему они предпочитают жить и работать в одной юрисдикции, а не в другой. Все, что им следует делать – действовать, исходя из своих предпочтений в этом отношении, а их знание будет транслироваться через маржинальный переток налоговых доходов от одного органа публичной власти к другому.

К тому же способность институтов, делающих акцент на «уходе», а не на «высказывании», к трансляции неявного знания имеет большое значение для процессов, способствующих открытию и трансформации социальных ценностей. Если индивидуальные предпочтения формируются эндогенно социальной средой, то для коммунитариста из этого следует, что они должны быть подвергнуты процессу демократической критики и обсуждению всей общностью в целом. Но в рамках классического либерального понимания этот вывод неоснователен, так как процесс формирования ценностей никоим образом не ограничивается актами артикулированного убеждения. Огромное большинство благ, которых желают люди, представляют собой «приобретенные вкусы», и люди научаются желать их, глядя, как другие получают удовлетворение от этих вещей (Hayek, 1967d). Подобным же образом распространение знания на рынках, в искусстве и науке обычно происходит не через коллективное обсуждение или проведение совещаний; оно развивается, когда индивиды и группы обладают некоей приватной сферой, обеспечивающей им свободу экспериментирования с проектами, которые не сообразовываются с мнениями большинства. В этом случае господствующие представления могут постепенно, малыми приращениями меняться с течением времени через процесс подражания.

Ограничение механизмов «ухода» ради достижения «консенсусных» решений уменьшает общее количество принимаемых решений и поэтому ограничивает сферу живого опыта, на котором люди могут учиться. Конкурентные процессы позволяют одновременно проверять

противоречащие друг другу идеи бесконечно разнообразных методов производства и видов продукции без необходимости получать одобрение большинства. Использование возможности ухода позволяет акторам, несогласным с мнением большинства, следовать своим собственным идеям, не посягая на возможность для большинства следовать его собственным (см., например, Wholgemuth, 1995, 1999, 2005; Friedman, 2006). Именно потому, что рынки и конкуренция между юрисдикциями предоставляют людям пространство для реализации своих замыслов, а не только для их обсуждения, люди оказываются способны имитировать соответствующие ролевые модели по мере того, как выгоды и издержки становятся видимыми для более широкого множества акторов. Следовательно, акцентирование выражаемых в явном виде рассуждений и «силы лучшей аргументации» в рамках совещательной демократии, по-видимому, не только не поощряет открытие новых ценностей, но скорее всего будет сводить на нет трансформацию установок и практик, в том числе тех, которые могут препятствовать прогрессу «исключенных» групп. Данный аргумент не утверждает, что классические либеральные институты с необходимостью будут вести к поступательному развитию в сфере ценностей, он всего лишь приводит к выводу, что процесс, допускающий децентрализованные действия со стороны меньшинства индивидов и групп, с большей вероятностью будет вести к такому развитию, чем процесс, ограничивающийся решениями большинства.

Уход и высказывание как альтернативы: информационная прозрачность и проблема стимулов

Проблема рационального незнания

Приводившиеся до сих пор аргументы не основывались на предположении, что институты совещательной демократии терпят провал из-за проблемы неадекватных стимулов. Напротив, они применимы даже при «наиболее благоприятном» сценарии, при котором люди принимают во внимание других и все те, кого затрагивают те или иные решения, способны участвовать в их принятии способом, допускаемым «идеальной речевой ситуацией». Но как только признается, что «стимулы имеют значение», робастность совещательной демократии становится еще более сомнительной. Есть серьезные основания считать, что у людей имеется недостаточно стимулов для добывания информации о политическом процессе, и точно так же у них слишком мало стимулов к тому, чтобы подвергать свои предпочтения и ценности критическому исследованию в контексте коллективного выбора. В условиях демократии больших чисел шансы на то, что вклад отдельного гражданина будет иметь решающее влияние на конечный результат в отношении их самих и их близких, исчезающее малы. Поэтому может быть рациональным действием решение не только не становиться информированным и активным гражданином, но и оставаться «неосведомленным» о содержании публичных обсуждений. Чем больше вопросов решается путем демократических процедур, тем более ярко выраженной становится эта проблема, поскольку соответственно вырастают информационные издержки, связанные с составлением суждений по множеству разнообразных политических вопросов (Somin, 1998: 436–437; Hardin, 2000). Когда шансы оказать влияние на результаты выборов столь ничтожны, даже граждански сознательная личность может решить не тратить много времени на отслеживание политической информации. Для такого человека может быть более предпочтительным направить свою энергию на те виды деятельности, которые могут оказать решающее влияние на какой-либо конкретный результат; например, он может принять решение потратить время и деньги на благотворительность или на продвижение какого-то дела, выбранного им самим.

Эмпирические исследования, проводившиеся в Европе и США, подтверждают, что независимо от образовательного уровня и социально-классовой принадлежности избиратели склонны оставаться неосведомленными в отношении даже самой базовой политической информации. Например, в США анализ показывает, что целых 70 % избирателей не в состоянии назвать имя хотя бы одного сенатора от своего штата и подавляющее большинство не может оценить текущий фактический темп инфляции и уровень безработицы с точностью до 5 процентных пунктов (Somin, 1998; см. также Pincione and Tesson, 2006). Тот факт, что избиратели демонстрируют такую высокую степень незнания в отношении столь базовых политических сведений и так мало знают о предметах, имеющих большой публичный резонанс и регулярно освещаемых в средствах массовой информации, наводит на мысль, что они могут быть еще менее информированными по поводу воздействия более частных политических мер, которые проходят через законодательные и бюрократические органы [13] .

13

Здесь не имеется в виду, что для того, чтобы демократический процесс был действенным, граждане на самом деле должны знать о политике всё. В принципе у граждан есть не больше нужды в том, чтобы знать о механике законодательной деятельности, чем у потребителей на рынке знать обо всех деталях производственных процессов, задействованных в изготовлении потребляемых ими товаров. Скорее аргумент состоит в том, что для отдельного гражданина на деле существует мало стимулов к тому, чтобы быть информированным по таким конкретным вопросам (например, по вопросу об альтернативных издержках законодательных актов), по которым такая информированность была бы в его интересах, – причем таких стимулов намного меньше, чем в случае точно таких же для лица, принимающего решения о покупке или продаже на рынке.

По-видимому, наилучшим объяснением такого незнания являются не апатия и не препятствия к участию в политике, а отсутствие стимулов к информированному участию. На это предположение можно возразить, как это делает Барбер (Barber, 1984: 234), что если людям предоставить «достаточные полномочия» для участия в обсуждении общественных дел, то они «быстро осознают потребность в знании», но такое возражение игнорирует то, что возможность участия в обсуждении вполне может сочетаться с полным отсутствием у них сколько-нибудь существенного влияния (Somin, 1998). Более того, в сравнении с ситуацией на рынке или с режимом конкурентного федерализма, где решение каждого лица вступить в тот или иной акт обмена или переместиться в ту или иную юрисдикцию играет решающую роль в формировании его личного дохода, перемещение деятельности на арену демократической совещательности скорее всего будет иметь своим результатом относительное снижение влияния большинства акторов. В условиях рынков и конкурентного федерализма, поскольку издержки неадекватной информированности падают на самого актора, у людей имеются гораздо более сильные стимулы к тому, чтобы быть информированными в своих решениях о покупке или выборе местонахождения, в то время как в условиях демократии с большим числом участников эти издержки распределяются между всеми остальными избирателями.

Даже если предположить, что людям свойственна гражданская сознательность, феномен рационального незнания с большой вероятностью будет ухудшать качество публичного обсуждения. Но если отказаться от условия, что мотивация основана на учете интересов и мнений других, эти трудности усиливаются многократно. Именно благодаря неадекватности стимулов к мониторингу поведения политических представителей гражданами особые интересы получают возможность взять политический процесс под свой контроль. Те из сторонников совещательной демократии, кто признает необходимость преодоления проблемы влияния эгоистических интересов, утверждают, что процесса публичной дискуссии будет достаточно, чтобы выявить, какие именно аргументы выдвигаются исходя из узкоэгоистических интересов, а не из общего блага (Young, 2000). Однако в условиях рациональной неосведомленности избирателей публичное обсуждение как раз этого-то и не сможет достичь. По сравнению с условиями, в которых акторы могут улучшить свое положение, «уходя» от тех поставщиков или из тех юрисдикций, которые неспособны предоставить обещанное, публичная совещательность предлагает мало стимулов к тому, чтобы люди повышали свою информированность по поводу качества решений, принимаемых от их имени.