Классический либерализм и будущее социально-экономической политики
Шрифт:
Непонимание роли цен
Неспособность понять значение «проблемы знания», о чем свидетельствуют взгляды Стиглица на конкуренцию и сети, отражается также и на его анализе системы цен. Предположение, что рынки ведут к недопроизводству информации, поскольку цены позволяют акторам бесплатно пользоваться данными, получение которых требует издержек, исходит из неверного понимания природы «проблемы знания». Гроссман и Стиглиц (Grossman and Stiglitz, 1980) мыслят прибыль как вознаграждение за сопряженное с издержками нахождение информации, а проблему «неполной» информации связывают с отсутствием стимулов к добыванию дополнительного знания, про которое, тем не менее, «известно», что оно в принципе доступно. В модели «рациональных ожиданий» исключена возможность ошибки в чистом виде. Предполагается, что все возможные ошибки уже предвиделись, но было сочтено, что издержки на то, чтобы их избежать, не окупятся. Этот подход отражает более общую тенденцию неоклассических теорий моделировать проблемы неопределенности и неполной информации в терминах теории вероятностей. Ввиду этого акторы оказываются способны при принятии тех или иных своих решений приписывать вероятности набору возможных рыночных исходов. Однако для Хайека главная функция сигналов в виде прибыли и убытка заключается в том, чтобы оповещать участников рынка о непредвиденных возможностях и обстоятельствах – это проблема «радикального незнания», которая не может быть описана моделью рационального «поиска» (Lavoie, 1985; Kirzner, 1992; Thomsen, 1992; Boettke, 1997). Набор вариантов, которые может выявить рыночный процесс, и адаптационных действий, которых эти варианты могут потребовать, не может быть проанализирован с помощью вероятностей. Дело не только в том, что акторы не знают, какая из «данного» множества возможностей реализуется в будущем, а еще и в том, что само множество
В рамках этого контекста знание того типа, который интересует Хайека, состоит из неявных «суждений» и субъективных «догадок», имеющихся у акторов в отношении потенциальных возможностей и возникающих на основе «опыта» работы в конкретном бизнесе или профессии. Хайековская «проблема знания» относится также к предпринимательскому воображению, когда, столкнувшись с одним и тем же набором данных, одни акторы видят открывающиеся возможности, а другие не видят ничего. Именно неспособность «собрать» и централизовать информацию такой природы, независимо от того, какие при этом есть стимулы, поощряющие «поиск», может объяснять относительную неудачу социалистических экономических систем. Знание такого рода находится в умах индивидов, воплощено в культурных практиках и процедурах различных организаций и в их приемах работы. Это знание не сталкивается с проблемой «безбилетника», поскольку оно в любом случае является «бесплатным» для тех, кто им обладает.
В соответствии с хайековским пониманием система цен функционирует в условиях, для которых с неизбежностью характерно неравновесие, потому что знание рассредоточено среди конкурентов неравномерным и неравным образом и не является мгновенно доступным для всех. Именно реагируя на частное восприятие рыночных возможностей, предпринимательские действия выступают двигателем процесса обучения по мере того, как сигналы, получаемые в форме прибыли, и изменения в ценовых данных распространяются по взаимно пересекающимся полям зрения соседствующих друг с другом рыночных акторов. Эти процессы происходят пошагово, малыми приращениями, поскольку реагирование требует времени, и каждый предприниматель или фирма, включенные в соответствующую цепочку событий, отличаются друг от друга в своих оценках и способах реагирования на новые ситуации и меняющиеся данные. Хотя акторы могут учиться у своих конкурентов, копируя и имитируя их успешные действия, способность правильно применять релевантные знания приобретается через опыт и, по крайней мере первоначально, ограничивается теми, кто погружен в конкретные личные и организационные практики. В условиях, когда знание рассредоточено, а обучение путем имитации занимает некоторое время, у «первопроходцев» всегда есть преимущества, связанные с тем, что действия осуществляются на основе частной информации, и потому эти акторы получают больший выигрыш (прибыль) прежде, чем конкуренты успевают адаптироваться к соответствующим данным. Разумеется, на практике предпринимательская деятельность на рынках сочетает информацию, обнаруженную в ходе сознательного поиска, и знание, зависящее от частного контекста, получаемое на основе опыта и применения творческого воображения. Следовательно, знание очень редко, если вообще когда-либо, бывает коллективным благом в неоклассическом смысле этого термина (Mathews, 2006: 57) [7] .
7
Следует отметить, что модель рыночных цен, основанная на «концепции безбилетника», является сомнительной, даже если исходить из ее собственных оснований. Для того чтобы вывести заключение, что неинформированные участники рынка могут в качестве «безбилетников» воспользоваться усилиями тех, кто занимался поиском информации с ненулевыми издержками, Гроссман и Стиглиц предполагают, что цены мгновенно адаптируются к равновесию с полной информацией. Однако, как указывает Стрейт (Streit, 2984: 393–394), этот результат нереалистичен, поскольку исходит из допущения, что трейдеры не могут извлечь прибыль из своей информации прежде, чем она станет более широко доступной. Только через процесс покупки по более низкой цене и продажи по более высокой – то есть через извлечение прибыли из «поиска» – рынок оповещается о вновь обнаруженных сведениях. Но при равновесии по определению отсутствует какая-либо возможность для такого рода торговли (Thomsen, 1992: 28–29).
Признание того, что рыночные цены всегда в той или иной степени неравновесны, не означает косвенного отрицания информационной роли цен, на которую указывает Хайек. Сторонники теории провалов рынка интерпретируют Хайека таким образом, будто он утверждает, что ценовые сигналы представляют собой единственный тип информации, в которой нуждаются акторы для принятия решений. Согласно Гроссману и Стиглицу, если цены не находятся в равновесии, то они не могут выполнять эту функцию, поскольку акторы не могут распознать, вызвано ли повышение цены предпринимательской ошибкой, в результате которой выросла цена покупки на конкретный актив или товар, или же оно отражает фундаментальные характеристики спроса и предложения. В отсутствие совершенных фьючерсных рынков акторы не могут знать и того, отражают ли цены в большей степени краткосрочные или же долгосрочные изменения в фундаментальных условиях. В рамках такой интерпретации цены являются «слишком грубым» сигналом, чтобы принести сколько-нибудь существенную пользу акторам, принимающим решения (Stiglitz, 1994: 93–95).
Однако проблема с этим рассуждением в духе теории провалов рынка состоит в том, что аргумент Хайека состоит вовсе не в том, что цены предоставляют всю необходимую информацию, а в том, что без ценовых сигналов, генерируемых децентрализованными рынками, принимать решения было бы гораздо труднее (Lavoie, 1985; Thomsen, 1992). Цены не действуют как «приказы на марш», предписывающие людям, как им действовать, а предоставляют акторам, принимающим решения, ценные подсказки, уменьшают количество деталей, необходимых для формулирования их планов (Thomsen, 1992: 50–51). Поскольку решения, ориентированные на будущее, постепенно и пошагово вырастают из прошлых решений, текущие рыночные цены (прибыли и убытки) действуют как «вспомогательные средства мышления», которые помогают людям формулировать предположения относительно будущего хода событий и того, как следует к ним адаптироваться. В то же время «разделение знания», воплощенное в системе цен, отражает действия распределенных предпринимателей, которые специализируются на конкретных рынках и комбинируют информацию, почерпнутую из цен, с иной и более детальной неценовой информацией, приобретаемой благодаря опыту в конкретной сфере деятельности. Например, предприниматели могут применять свои знания о технологических новшествах или о тенденциях в местной культуре для того, чтобы выносить суждения о причинах повышения цен и о том, как долго оно скорее всего продлится. Их последующие предположения и прогнозы затем проверяются с помощью подсчета прибылей и убытков, и те, кто более точно проинтерпретировал рыночные условия, получают больше всего денег и в большей степени могут контролировать последующее направление движения рынка. Хотя ценовые сигналы, порождаемые этой построенной на пробах и ошибках конкуренцией между предпринимателями-специалистами, далеки от «совершенных», они вполне пригодны для того, чтобы дать возможность большинству других акторов, у которых нет специализированных знаний о конкретных рынках, адаптироваться к изменяющимся условиям спроса и предложения, о которых они могут быть сравнительно мало осведомлены. Утверждать, что рынки «терпят провал» из-за того, что транслируемое ими знание «слишком грубо», означает просто-напросто подразумевать, что было бы лучше, если бы люди были всеведущими (Friedman, 2006: 483–496). Но сторонники теории провалов рынка никак не объяснили, каким образом процесс централизованного вмешательства может лучше, чем «несовершенные» рынки, справиться с отсутствием всеведения, характерным для «реального мира» человеческих взаимодействий. Сам Стиглиц признает: «Полномасштабная корректирующая политика будет включать в себя налоги и субсидии, применяемые практически ко всем товарам и основанные на оценке эластичностей спроса и предложения для всех товаров (а также всех перекрестных эластичностей). Информация, которая потребуется для осуществления на практике корректирующего налогообложения, выходит далеко за пределы того, что доступно в настоящее время» (Stiglitz, 1994: 43). Можно лишь добавить, что такое знание никогда не может стать доступным для центрального органа власти. Поэтому трудно понять, что именно «новый» взгляд на провалы рынка привносит нового в дискуссию о практической политике и почему в той мере, в какой он предлагает доводы в пользу государственного вмешательства, он не совершает ту же ошибку, связанную с представлением о знании как о чем-то «данном в готовом виде», которая была мишенью критики, выдвинутой Хайеком против более ортодоксальных версий неоклассической теории.
Рынки, предпринимательское регулирование и асимметричная информация
Если посмотреть сквозь призму концепции Хайека на явления информационной асимметрии, которые, по заявлению Стиглица, подрывают эффективность системы цен, то соответствующие затруднения
В других случаях дополнительные возможности для получения выгод от обмена обнаруживаются предпринимателями, которые специализируются на проверке добросовестности других и создают соответствующие рынки, добиваясь хорошей репутации в качестве стороны, предоставляющей надлежащий уровень гарантий. Институциональные инновации, такие как торговые марки, франчайзинг и простые приемы создания репутации, вроде гарантии возврата денег, являются примерами того, каким образом предприниматели конкурируют за удовлетворение потребителей по множеству разных параметров, включая репутацию и этику. Аналогичным образом применительно к «отрицательному отбору» возникли агентства, специализирующиеся на проверке уровня рисков, связанных с покупателями страховок, и других аналогичных услугах [8] . Так, эмпирический анализ рынков, по поводу которых выдвигались гипотезы об информационной асимметрии, таких как рынок подержанных автомобилей, практически никак не подтверждает теоретические заявления о том, что конкуренция ведет к ухудшению качества продуктов (Bond, 1984; Bereger and Udell, 1992). Точно так же анализ рынков медицинских услуг и других страховых продуктов не смог обнаружить каких-либо доказательств, позволяющих утверждать, что отрицательный отбор препятствует эффективному функционированию таких рынков (Browne and Dorphinghaus, 1993; Cawley and Philipson, 1999; Chiappore and Salanie, 2000). Там, где неоклассическая теория характеризует создание репутации и другие предпринимательские ответы на «провалы рынка» как «расточительство», поскольку они отвлекают ресурсы от непосредственного производства, с позиции, разрабатывавшейся Хайеком, конкуренция по этим параметрам является деятельностью, создающей дополнительную ценность, которая помогает преодолеть, пусть и «несовершенно», условия «реального мира», отклоняющиеся от модели общего равновесия. По существу теория провалов рынка не дает никаких оснований полагать, что издержки на преодоление информационной асимметрии были бы меньшими в случае государственной собственности или регулирования.
8
Можно было бы выдвинуть аргумент, что неспособность кредитных рейтинговых агентств адекватно оценивать риски и связанная с этим роль, которую они сыграли в финансовом кризисе 2008 года, лишает силы довод, что конкуренция за репутацию может помочь преодолеть проблемы асимметрии информации и отрицательного отбора. Однако такое заключение было бы ошибочным. Как ранее было отмечено, кредитные рейтинговые агентства были защищены от конкуренции государственными поручениями, обеспечивавшими постоянный поток доходов признанным рейтинговым фирмам, причем независимо от результатов их деятельности. Именно привилегии, предоставленные законом этим фирмам, ограничивали вход в рейтинговый бизнес и тем самым сокращали возможность для входа на рынок альтернативных моделей оценки риска и подрывали стимулы к тому, чтобы существующие фирмы продолжали наблюдать за возможностями, возникающими благодаря конкурирующим моделям бизнеса (Friedman, 2009; White, 2009).
Искаженное изложение Коуза и игнорирование теории общественного выбора
Наконец, еще одной слабой стороной новых представлений о провалах рынка является пренебрежение открытиями, сделанными в рамках школ прав собственности и общественного выбора. В частности, Стиглиц оспаривает аргументацию Коуза в пользу эффективности частной собственности на том основании, что тот игнорирует транзакционные издержки, проблему «принципал-агент» и информационную асимметрию, характерные для рыночных процессов в «реальном мире». Он пишет: «Коуз ошибался, предполагая, что не существует транзакционных и информационных издержек. Однако центральный аргумент его книги состоит в том, что информационные издержки… распространены повсеместно. Предположение об отсутствии информационных издержек при анализе экономического поведения и экономической организации подобно постановке «Гамлета» без Гамлета» (Stiglitz, 1994: 174).
Но Стиглиц, судя по всему, не слишком внимательно читал Коуза и, по сути дела, полностью исказил его позицию. На самом деле Коуз (Coase, 1989: 179; Коуз, 2007: 166) писал на эту тему следующее: «Причина заблуждения экономистов была в том, что их теоретическая система не учитывала фактор, весьма существенный для того, кто намерен изучать воздействие изменений законов на размещение ресурсов. Этот неучтенный фактор и есть транзакционные издержки».
Едва ли Коуз мог бы более ясно выразить свое понимание того, что транзакционные издержки не равны нулю и положительны в любых институциональных условиях (см. также Coase 1960; Medema, 1994; Коуз, 2007: 92–149). Довод Коуза в пользу приватизации основывается на выводе из сравнительного институционального анализа, подкрепленном теорией общественного выбора, что проблемы, связанные с коллективными действиями и информационной асимметрией, как правило, гораздо более ярко выражены в государственном секторе, чем в частном. Взаимоотношения агента и принципала не приводят к неэффективности в рамках частных рынков. Например, в акционерных компаниях акционеры сталкиваются с проблемой «безбилетника», когда дело доходит до применения санкций против плохого менеджмента ввиду того факта, что выигрыш от улучшения результатов работы компании распределяется среди большого количества рассредоточенных собственников. Однако на рынке эта проблема не столь существенна, так как у отдельных собственников остается вариант продажи акций компании, показывающей плохие результаты, и покупки акций более результативных компаний и/или инвестирование своих средств в альтернативные организационные структуры, например в фирмы, управляемые собственниками, или в такие компании, где акционерные доли сконцентрированы в руках сравнительно небольшого числа институциональных инвесторов. Кроме того, у людей есть серьезные стимулы к тому, чтобы собирать больше информации о решениях, принимаемых фирмами на рынках, и таким образом уменьшать информационную асимметрию, поскольку возможность индивидуальных решений о покупке и продаже играет ключевую роль в формировании характера продукта, который они получают, а издержки ошибок, совершаемых при его покупке, непосредственно отражаются на чистой величине их богатства.
Напротив, в рамках политического процесса «уход» невозможен, и поэтому решения о добывании информации обладают характеристиками коллективного блага. Решение индивида о сборе информации, относящейся к качеству предлагаемых политических мер, не играет решающей роли в процессе формирования того, что он в итоге получит – этот итог полностью является функцией того, как проголосует преобладающее большинство. Поэтому для избирателей неосведомленность в отношении политической информации является рациональной, и этот стимул еще больше усиливается издержками, связанными с характером политического процесса, в рамках которого имеет место «покупка» не отдельных мер, а их «комплектов» [bundle purchase]. Избиратели не могут выбирать между последовательностями дискретных вариантов политических мер, каждой из которых приписана соответствующая цена (как это происходит, когда частные агенты адаптируют к требованиям заказчика комплекты продаваемых товаров и услуг), а должны избирать политиков, чтобы те их представляли по отношению ко всем вариантам политического вмешательства. Хотя продажа услуг в комплекте встречается и на некоторых частных рынках, на которых отсутствуют условия для «совершенной конкуренции», этот феномен там обычно гораздо менее ярко выражен, чем в сфере политики, основанной на представительстве. Обширность комплектов политических мер, о которых идет речь, делает для избирателей задачу выработки суждений о том, какие конкретные меры приведут к успеху или провалу, гораздо более трудной, чем задача оценки достоинств продаваемых на рынке продуктов или сравнения доходности инвестиций, с которой сталкиваются частные потребители (Tullock, 1994; Somin, 1998). Эти проблемы еще больше усиливаются тем, что в случае отношений с политиками отсутствуют подлежащие принудительному исполнению контракты и гражданско-правовые средства судебной защиты от обмана, подобные тем, что могут быть применены потребителем против производителей рыночных продуктов. Учитывая все эти соображения, трудно понять, на каком основании Стиглиц может утверждать, что нет никакой разницы в масштабе проблемы «принципал-агент» в государственном и частном секторе.