Классический либерализм и будущее социально-экономической политики
Шрифт:
Такие аргументы первоначально выдвигались против теорий «провалов рынка». Например, Демсец (Demsetz, 1969) доказывал, что если информационные и транзакционные издержки положительны, то неспособность интернализировать экстерналии может и не представлять собой «провал рынка», а отражать реальные издержки, которые не могут быть уменьшены более эффективным образом. Пока не продемонстрировано, что некая институциональная альтернатива не сталкивается с аналогичными издержками, нет оснований предполагать, что государственное вмешательство улучшит «несовершенный» рынок. Однако впоследствии этот аргумент был развернут на 180 градусов такими теоретиками, как Уитмен (Wittman, 1995), который оспорил анализ «провалов государства», предложенный вирджинской школой общественного выбора. Согласно Уитмену, описания, даваемые теорией общественного выбора, не соответствуют базовым аксиомам неоклассической теории. Если не отказаться от посылки о рациональном максимизирующем поведении, то нет оснований полагать, что существующие структуры государственной политики неэффективны. Проблемы отношений «принципал—агент» и феномен рациональной неосведомленности
Если довести выводы Уитмена до логического завершения, то это будет означать отказ от сравнительного анализа институтов ради того, чтобы сохранить внутреннюю согласованность основ неоклассической теории. Например, трудно понять, на каком основании можно было оспаривать утверждения об эффективности советской системы до того, как коммунизм рухнул. Система продолжала свое существование на протяжении 70 лет, и отсутствие революций в этот период могло отражать то, что с учетом всех выгод и издержек советская модель была более эффективной с точки зрения достижения материального процветания и социальной справедливости, чем любая реалистичная альтернатива. Аналогичным образом упорное сохранение таких видов политики, как торговый протекционизм и различные виды регулирования цен, которые многими экономистами считаются очевидным доказательством «неэффективности», не могут считаться неэффективными, если должным образом будут учтены все издержки и выгоды, связанные с альтернативными формами перераспределения богатства.
Но на самом деле все это говорит о том, что должна быть признана ограниченность базовых посылок неоклассической теории. Аргумент в пользу классического либерализма с точки зрения робастной политической экономии утверждает, что люди не являются полностью рациональными, но рыночный процесс способствует обучению и более высокому уровню рациональности, чем режим политического контроля. Будут ли эволюционные силы создавать тенденцию к более эффективным исходам, зависит от институционального контекста, в котором они действуют [10] . Первое и самое важное, что отличает «демократические рынки» от «классических либеральных рынков» – это то, что первые заключают в себе высокую степень принуждения. Когда отдельные избиратели не могут выйти из отношений «принципал—агент» с политиками, кроме как покинув страну, они, по существу, помимо своей воли вовлечены в целый ряд проблем, связанных с коллективными действиями, и могут оказаться запертыми в ловушку неэффективных структур.
10
Этот аргумент не является «институционалистским» в том смысле, который ассоциируется с «исторической школой в экономической науке». Последняя утверждает, что исходные посылки экономической теории, такие как способность людей реагировать на стимулы, значимы лишь в контексте рыночной капиталистической системы, и при этом подразумевается, что в условиях нерыночных институтов акторы не реагируют на стимулы и информацию рациональным образом. Приводимый же здесь аргумент, напротив, состоит в том, что люди чувствительны к стимулам и информации в любом институциональном контексте, однако этот контекст определяет как качество информации, так и структуру стимулов, с которыми они сталкиваются. Дальнейшее обсуждение этого различия см. в работе Бёттке (Boettke et al., 2007).
В терминах «проблемы знания» результативность политического процесса ставится под сомнение, поскольку по сравнению с рынками у него отсутствуют механизмы подачи сигналов и отбора, которые позволяют людям обучаться более эффективным методам и практикам. Вряд ли можно говорить об эффективности, когда нет ничего подобного расчету прибылей и убытков, позволяющему участникам рынка выявлять источники неэффективности и менять свое поведение в сторону большей эффективности. Политики и государственные служащие не продают товаров и услуг непосредственно гражданам своих государств и поэтому не могут распознать экономическую ценность предоставляемых ими благ. В рамках демократического процесса голос того, кто ценит конкретное благо очень высоко, учитывается на равных с голосом того, кто ценит то же само благо гораздо меньше. Хотя договоренности об обмене голосами между группами интересов позволяют избирателям, когда дело доходит до выявления разнообразия и интенсивности индивидуальных предпочтений, более изощренным способом выражать свои ценности, здесь не существует аналога такого явления, как готовность платить, которая является действующим фактором на рынке. То, что политически эффективно в терминах привлечения на свою сторону голосов, может и не генерировать максимальную экономическую ценность (Mitchell and Simmons, 1994; Boettke et al., 2007).
Поле для обучения и открытия в политическом процессе еще более сужается из-за характера выбора, который каждый раз приходится делать. После того, как правительство выбрано, граждане не могут активно подвергать проверке альтернативные политические платформы, так как в период между выборами оппозиционные политики и группы интересов не имеют возможности предоставлять конкурирующий пакет услуг. Индивидуальные избиратели не имеют возможности постоянно менять поставщиков в рамках
Что касается стимулов, то сравнительная нехватка конкуренции в политическом процессе может приводить к уменьшению отдачи от нахождения источников неэффективности. Когда у политиков есть возможность получать в свое распоряжение ресурсы посредством сбора налогов благодаря полномочиям по применению принуждения, а не через экономию за счет эффективности, они могут склоняться к первому, а не ко второму способу. То, что группы налогоплательщиков и потребителей не обязательно мобилизуются на борьбу с такими источниками неэффективности, не следует толковать таким образом, будто этой неэффективности не существует – точно так же, как тот факт, что революции против деспотических режимов случаются редко, не следует толковать как доказательство того, что диктатуры приводят к более высокому уровню благосостояния. В обоих случаях это может означать просто-напросто то, что проигрывающие интересы могут сталкиваться с крупномасштабными проблемами, характерными для коллективных действий. Хотя осуществление институциональных или политических изменений может быть в общих интересах «проигрывающих», на индивидуальном уровне для каждого актора стремление добиваться реформ может и не быть рациональным действием, учитывая ничтожные шансы того, что его личный вклад решающим образом повлияет на конечный исход.
Выводом для классического либерализма является то, что, хотя может оказаться невозможным подчинить предложение всех благ и услуг (например, таких как оборона территории или некоторые экологические блага) процессу рыночной конкуренции, дефекты политического процесса таковы, что везде, где только возможно, должны происходить «приватизация» и расширение сферы добровольного обмена. Разумеется, все это не означает, что людям следует мешать присоединяться на добровольной основе к чисто демократическим формам принятия решений, точно так же, как ничто не должно мешать людям добровольно отказываться от института частной собственности, делая выбор в пользу общинных способов организации, таких как кибуцы. Важно то, имеют ли диссиденты возможность последовательно придерживаться своих альтернативных моделей принятия решений, чтобы люди могли систематически сравнивать издержки и выгоды разных альтернатив. С точки зрения классического либерализма имеются серьезные основания поставить под сомнение эффективность структур коллективного выбора, если только люди не отдали предпочтение некоторой структуре такого рода в ходе немажоритарного процесса добровольного обмена.
Заключение
Задачей этой главы было отстоять робастность классического либерализма перед лицом теорий «провалов рынка». Было доказано, что критерий эффективности, предложенный в неоклассической модели, мало чем полезен при практической оценке рыночных процессов в сравнении с системами политического контроля. Если использовать альтернативный, эволюционный критерий, то экономические доводы в пользу свободных рынков в большей степени удовлетворяют требованиям робастной политической экономии, чем теории «провалов рынка», будь то старые или новые. Разумеется, отстаивать экономические аргументы в пользу классического либерализма означает принимать нормативную посылку, в соответствии с которой экономические критерии должны выступать мотивирующей силой для государственной или публичной политики. Однако некоторые наиболее существенные вызовы классическому либерализму исходят из позиций, оспаривающих моральные, а не экономические следствия классических либеральных идей. Последующие главы части I обращены именно к этим вызовам.
Глава 3
Уход, высказывание и коммуникативная рациональность: вызов коммунитаризма I
Введение
Аргументы в пользу классического либерализма, сформулированные в предыдущей главе, не пользуются широкой поддержкой среди экономистов мейнстрима, однако справедливости ради следует признать, что экономическая теория как научная дисциплина предоставляет определенные аргументы в поддержку «приватизации», которые, что примечательно, в современной политической теории, в отличие от экономической, практически отсутствуют. Даже такие критически настроенные по отношению к классическому либерализму авторы, как Стиглиц, довольно благосклонно относятся по крайней мере к некоторым аргументам в поддержку рынков и конкуренции. Одна из причин этой разницы между двумя дисциплинами проистекает из склонности неоклассических экономистов к определенным допущениям в отношении человеческой природы, характера деятельности индивидов и назначения общественных институтов. К числу этих посылок относится то, что люди мотивированы преимущественно собственными интересами и что главным назначением институтов является агрегирование индивидуальных предпочтений в эффективную «функцию общественного благосостояния».
Однако с точки зрения многих политических теоретиков исходные посылки современной экономической теории крайне сомнительны, а выводы в поддержку классических либеральных институтов, сделанные на основе таких допущений, ведут к сомнительным с моральной точки зрения результатам. Исходя из более широкой коммунитаристской критики доказывается, что либеральная политическая экономия пренебрегает «ситуационной» природой человеческих существ, предпочтения и ценности которых в значительной степени определяются институциональным контекстом процесса принятия решений. В соответствии с этим представлением больший акцент должен делаться на коммуникативных процессах, через которые формируются предпочтения людей, и на развитии практик, институционализирующих стремление к «общему благу». В этом контексте излюбленной альтернативой классическому либеральному принципу «ухода» является концепция совещательной демократии, «основанная на высказывании» [voice-based].