Классический либерализм и будущее социально-экономической политики
Шрифт:
Признавая, что такие условия являются чрезвычайно ограничительными, сторонники совещательной демократии утверждают, что «идеальная речевая ситуация» представляет собой ключевой эталон или регулятивный идеал, на основе которого следует судить о сравнительных результатах применения различных институтов и практик. Этот идеал может быть недостижим на практике, однако везде, где только возможно, следует стремиться к реформам, приближающим к нему реальность. В пользу совещательного идеала выдвигаются три набора аргументов. Первый представляет собой эпистемическую претензию на то, что совещательная демократия приводит к лучшим и более рациональным решениям, чем несовещательные альтернативы, такие как рынки. Утверждается, что демократическое обсуждение открывает перспективу для более холистического процесса принятия решений, в ходе которого граждане, а не «анархия» рыночной конкуренции, коллективно анализируют то, каким образом их решения влияют на жизнь других. Кроме того, посредством процесса интерсубъективного обучения, привлекающего внимание людей к новым исследованиям и решению социальных проблем, которые могли бы в противном случае остаться незамеченными, публичное обсуждение
Второй набор аргументов фокусируется на механизмах, необходимых для того, чтобы не допускать злоупотребления властью и поощрять большую прозрачность при принятии решений. Хотя сторонники совещательной демократии сосредоточивают свое внимание на стимулах иным образом, нежели это принято в традиции рационального/общественного выбора, тем не менее и они стремятся ограничить проявления коррупции и создаваемые особыми интересами искажения процесса принятия решений в сфере публичной политики. С позиций совещательной демократии требование, чтобы индивиды и организации обосновывали свои полномочия по принятию решений на публичном форуме, сделает неоправданные взаимоотношения по поводу власти предметом общественного внимания и тем самым породит запрос на их коррекцию. Напротив, процессы, основанные на уходе и торге, как утверждается, воспроизводят сложившуюся структуру власти и неравенства.
Третий набор аргументов является развитием этического или морального тезиса, что решения, выработанные посредством демократического обсуждения, лучше отражают фундаментальные нормы справедливости, чем те, которые являются результатом действий разрозненных индивидов и организаций, преследующих свои собственные цели. Например, Янг (Young, 1990, 2000) аргументирует против «агрегирующих» институтов, таких как рынки, на том основании, что они не способны в должной мере побудить людей учитывать нужды «находящихся в иной ситуации других людей» и не отражают в должной степени понятие «равного уважения». Утверждается, что, в противоположность этому, концепция совещательной демократии предоставляет публичную площадку для дискуссии, на которой люди выслушивают мнения других для того, чтобы предоставить членам «исключенных» групп, таких как этнические и культурные меньшинства, равное право высказывания в ходе процесса принятия публичных решений.
Вопрос о том, насколько именно должна быть расширена сфера совещательных демократических процедур, остается в определенной степени предметом дискуссии. В более радикальных версиях, выдвигаемых такими авторами, как Адаман и Дивайн (Adaman and Devine, 1997), отстаивается некая форма «социализма участия» [participatory socialism] и «демократизации экономической жизни», когда контроль над предприятиями передан в руки советов рабочих и граждан. Аналогично, согласно таким теоретикам, как Янг (Young, 1990: 250–251; также Young, 2000), совещательность должна выступать в качестве всеобъемлющего принципа, требующего, чтобы каждый, кого затрагивает то или иное социально-экономическое решение, имел право участвовать в принятии соответствующего решения. С этой точки зрения все решения, влияющие на производство и распределение благ, включая такое благо, как социальный статус, должны получать публичное одобрение на демократическом форуме. Хабермас (Habermas, 1992) придерживается более умеренного подхода, доказывая, что социально-демократические процедуры должны ограничиваться центральными «направляющими механизмами» политико-экономической системы, которые задают рамки повседневных действий частных лиц, принимающих решения, но не определяют конкретное содержание самих решений. Тем не менее общим для всех этих теоретиков является представление, что существующие либеральные демократии сильно недотягивают до совещательного идеала и что соответственно должны приветствоваться любые шаги, направленные на расширение сферы публичной совещательности, основанной на высказывании.
Классический либерализм, стихийный порядок и коммуникативная рациональность
Для тех, кто защищает классические либеральные институты в терминах модели, основанной на представлении, что люди рациональны, мотивированы собственными интересами, а ценности, к которым они стремятся, неизменны, коммунитаристская критика является серьезным вызовом. Однако следует подчеркнуть, что эта критика моделей рационального выбора в равной степени относится и к теориям «провалов рынка», таким как теория Стиглица, которые приводят доводы в пользу государственного вмешательства исходя из тех же самых посылок. В той мере, в какой защита рынков (или каких-либо других институтов) осуществляется исключительно в этих терминах, выдвигаемая коммунитаристами критика является обоснованной. Но приводимые в предыдущей главе экономические доводы в пользу классического либерализма не основываются на представлении о рациональном выборе. Вместо того чтобы рассматривать рыночную экономику как среду, в которой люди максимизируют заданные интересы, классический либерализм мыслит рынки и другие «стихийные порядки» как сложные коммуникативные сети, способствующие обмену знаниями, идеями и ожиданиями (см., например, Wholgemuth, 2005). Такая концепция подчеркивает важность эволюционных процессов, допускающих обучение на нескольких разных уровнях. Ниже перечисляются черты сходства и различия между этими эволюционистскими аргументами в пользу «принципа ухода» и представлениями коммунитаристов. В последующих разделах это описание используется для того, чтобы поставить под сомнение робастность совещательной демократии, основанной на высказывании [voice-based deliberative democracy].
Индивидуализм: истинный и ложный
Наиболее очевидная черта сходства между классическим либерализмом и коммунитаристской мыслью явствует из хайековской концепции «истинного индивидуализма» (Hayek, 1948b; Хайек, 2011). Эта идея очевидным образом присутствует в признании того, что люди представляют собой “я”, обусловленные обстоятельствами» [situated selves], приобретающие свои предпочтения,
Согласно Хайеку, определяющим свойством индивида как «общественного существа» является то, что ввиду структурных ограничений человеческого интеллекта он или она способны постичь умом лишь ничтожно малый фрагмент своего окружения. Поэтому признание того, что люди являются продуктами своего общества, не означает, что само социальное окружение создано целенаправленными действиями поддающейся выявлению группы людей. Напротив, социокультурное окружение часто возникает в результате процессов возникновения «стихийного порядка», которые являются «результатом человеческих действий, но не результатом человеческого замысла». Такие институты, как язык, уважение к собственности и другие привычки и традиции, составляющие индивидуальную идентичность, не являются «естественными» процессами, но они не возникают и в результате сознательного и целенаправленного «изобретения». Такие практики могут быть впоследствии кодифицированы (как, например, при составлении словаря) или поддерживаться принудительной санкцией со стороны некоей организации, такой как государство, как это имеет место в случае имущественного права, но сами по себе правила и практики обычно не являются продуктом целенаправленного акта создания со стороны того или иного конкретного актора или организации (Hayek, 1960: Part 1; Hayek, 1982: Part 1; Хайек, 2006, Книга I).
Акцентирование важности «стихийного порядка» проистекает из представления, что в мире, который слишком сложен, чтобы его можно было непосредственно постичь, индивиды неизбежно вынуждены «добровольно» принимать некоторые культурно передаваемые правила, такие как правила языка, без осознанного размышления о них. Эти правила сами по себе являются частью эволюционного процесса, не являющегося результатом сознательного рассуждения, но тем не менее создающего условия для разумной деятельности. Стихийные порядки развиваются в результате сложного процесса обучения через имитацию. Например, хотя язык и развивается из человеческой способности к общению, он возникает как непреднамеренный побочный продукт множества коммуникативных актов, которые не направлены к какой-либо конкретной общей цели. В то время как новые слова и их сочетания распространяются посредством процесса имитации и адаптации, у тех людей, которые их первоначально применяют, нет осознанного представления о том, каким образом эти практики будут применены и адаптированы другими. Аналогичным образом люди, которые в настоящий момент говорят, обычно не осведомлены о бесчисленных узловых точках, в которых возникли ныне повсеместные способы употребления слов и выражений, как и о «причинах», по которым эти символы были приняты к использованию (Hayek, 1960: Part 1; Hayek, 1982: Part 1; Хайек, 2006, Книга I). Как это формулирует Хайек: «Сознание укоренено в традиционной безличной структуре заученных правил, а способность сознания упорядочивать опыт есть благоприобретенная копия культурных моделей, которые каждое индивидуальное сознание получает готовыми… Иначе говоря, сознание может существовать только как часть другой, независимо существующей структуры или порядка, хотя сам этот порядок продолжает существовать и развиваться, лишь поскольку миллионы сознаний постоянно усваивают и модифицируют его по частям» (Hayek, 1982: 157; Хайек, 2006; 479).
В соответствии с такой интерпретацией «общность» включает отношения общей идентификации, моральные принципы, а также убеждения, связанные с соблюдением стихийно развивающихся культурных правил, включая язык и социальные обычаи (такие как уважение к собственности). Таким образом, как и в коммунитаристских описаниях, моральное чувство выходит за пределы индивидуального актора и не отождествляется с личными предпочтениями (Hayek, 1960, 1967b). И все же, хотя индивиды идентифицируют себя посредством социальных практик, в которые они погружены, они следуют своим отдельным целям, а не занимаются сознательным преследованием некоей «общинной цели». Более того, «общность», понимаемая как стихийный порядок или каталлаксия, не может рассматриваться как нечто, имеющее собственные цели. Говорить об «общинной цели» – значит требовать, чтобы общество действовало как некая продуцирующая организация, как своего рода «сверхличность», которая определяет цели своих граждан. Но в «открытом обществе» люди разделяют общинную приверженность общим культурным правилам, упорядочивающим их поведение, таким как правила языка, и в то же время они пользуются свободой экспериментирования в том, что касается стремления к широчайшему набору разнообразных целей.
Общность, сложность и стихийный порядок
Хотя истолкованный в таких терминах классический либерализм и признает культурно обусловленную природу индивида, его интерпретация следствий из такого представления отличается от той, которую дают коммунитаристы вроде Макинтайра. В то время как последний считает «общество чуждых друг другу людей», удерживаемых вместе безличными отношениями и непреднамеренными социальными последствиями, признаком морального упадка, с точки зрения классического либерализма развитая и сложная форма общности может быть достигнута только тогда, когда она не основывается на сознательном преследовании «социальной цели». Тот тип общности, за который выступает Макинтайр, годится только для общества племенного типа, достаточно малого по численности и простого по своим внутренним взаимоотношениям, чтобы его члены могли постичь его своим сознанием. Но если речь идет о том, чтобы поддерживать более сложную и развитую форму общности, то для членов такого общества невозможно быть осознанно осведомленными о многочисленных и разнообразных факторах, вносящих вклад в эволюцию разнообразных целей и средств.