Клин клином
Шрифт:
Я слушала его исповедь в полной растерянности. Что же это такое деется? Что у него за дурь в голове? Мания преследования? В чем он меня подозревал?
— Может быть, вы опасались, — со всей деликатностью спросила я, потому как психов нервировать нежелательно, — что я буду у вас что-то вымогать?
— Учтите, это ваши слова. Я ничего такого не утверждал.
— Я вас выручила, не стоит благодарностей.
— Считаю своим долгом предупредить, что о вашем поведении, включая и сегодняшний день, уведомлена милиция, вам это так с рук не сойдёт. Все ваши звонки записаны на плёнку. А сейчас отключаюсь, наконец-то отдохну. Что-нибудь почитаю в тишине, без
Итак, невинная моя забава обернулась нешуточной драмой. Сомневаться не приходится, всю эту катавасию он, как ни странно, воспринимает серьёзнейшим образом. И глубоко вериг всему, что говорит. Я в его глазах женщина лёгкого поведения, и по профессии, и по своей сути, вдобавок шантажистка да и вообще подлая бестия. А к тому же, судя по его обращению со мной, не в меру придурковата. Чертовщина какая-то, дорого бы я отдала, чтобы узнать, каким образом эта галиматья засорила ему мозги. Сколько я ни старалась, никакого вразумительного объяснения не нашла и переключилась на другие детали этого дела. Ну хорошо, пусть я распоследняя шельма, каких ещё свет не видывал, допустим, так оно и есть, почему же он меня раньше не раскусил? Любой нормальный человек с шантажисткой даже в разговор вступать не будет. И потом, как можно ни с того ни с сего, с места в карьер учинять такой безобразный скандал? Или он в самом деле уверен, что я в конфликте с законом и при одном слове “милиция” готова околеть со страху? И почему он напрочь позабыл про такой лёгкий и простой способ развязки, как обыкновенный человеческий разговор? Не сваляй он дурака со своей конспирацией ещё при первом моем звонке, мы бы откровенно объяснились, и неужели я бы не отпустила его с миром? Стоило только сказать: “Дорогая пани, так, мол, и так, прошу меня простить, но продолжение нашего знакомства представляется мне нежелательным. Все было очень мило, спасибо, будьте здоровы”. Возможно, я бы и задала ему под занавес кое-какие вопросы, но на ответах бы не настаивала. В конце концов, любое дело можно уладить интеллигентно, а он ведь производил впечатление человека интеллигентного. Неужели я так феноменально ошиблась?
Мне было и досадно, и грустно. Мне всегда бывает грустно, когда оказывается, что я в ком-то ошиблась. Ну и, конечно, не очень-то приятно, что такая забавная поначалу история обернулась историей склочной.
На его угрозы касательно моей репутации я обратила ноль внимания, пусть себе трезвонит во все колокола, такая напраслина ко мне не пристанет. Мои знакомые в ответ только животы надорвут со смеху либо просто постучат пальцем по лбу.
Сколько я ни ломала голову над загадочным этим делом, меня не покидало ощущение, что я скольжу по поверхности, а суть остаётся сокрытой во мраке неизвестности. Когда я позвонила подруге, которую держала в курсе, и поделилась с нею последними новостями, её взяла оторопь не меньше моего. Собравшись с мыслями, подруга сказала:
— Дорогая моя, я вижу лишь одно объяснение: у этого типа не все дома, налицо ярко выраженная мания преследования.
— Мне такой вариант тоже приходил в голову, ну а вдруг тут совсем другое? Не будем упрощать. На манию всегда успеется списать, придумай что-нибудь поинтересней.
— Ну что тут можно придумать? Хотя погоди…
— Ну?
— Погоди, не мешай… Он стал скандалить сразу же, как ты позвонила? А что, если он был тогда не один?
— Полагаешь, коротал время с подружкой?
— Не знаю… Но вполне вероятно.
— Ни о каких подружках я не слышала. Он меня уверял, что никого у него нет, а раз
— Дурочка. Мог ведь мужик соврать?
— Соврать? А зачем?
— Мало ли зачем. Но если это так, то ничего удивительного…
— Слушай, я ещё раз тебя прошу, не записывай его в идиоты. Я ведь ему польским языком сказала, что попала к нему по ошибке. Любому мало-мальски нормальному человеку этого вполне достаточно.
— Пожалуй. А если он тебя узнал и решил, что ты его расшифровала?
— Вот-вот. Представь себе такую ситуацию. Сидишь ты себе с мужчиной, наслаждаешься своим счастьем, и вдруг тебе звонит третий лишний, которого тебе вовсе даже незачем афишировать. Как бы ты себя повела?
— Ошиблись, мол, номером. Нету тут таких, и точка. Упиралась бы хоть до утра.
— А потом?
— Созвонилась бы с ним сразу же, при первой возможности. На рассвете, в пять, четыре утра, когда угодно. Так, мол, и так, будь умницей, не разбивай моего счастья. И только потом, окажись он упрямой скотиной, попыталась бы защищаться как-нибудь иначе.
— Ну вот видишь. А он, значит, заранее решил, что я упрямая скотина. Чему тут удивляться, если у меня, как выяснилось, полный джентльменский набор всех мыслимых пороков.
— Небось и на руку нечиста?
— Не знаю, не успела уточнить. Хотя нет, до полного набора надо бы ещё подвизаться в сводничестве, шпионаже, наркомании.., контрабанде. Нет, окончательно меня ещё не охаяли. Серьёзное упущение.
— Постой, мне кое-что пришло на ум. Что он такое говорил.., ну, насчёт того, что умеет ограждать себя от особ такого пошиба?
— Да уже, мол, имел дело с подобными…
— А если он и правда всю свою жизнь вращался в таком кругу? И никогда не сталкивался с обыкновенными людьми? Ох, дорогая моя, я начинаю глубоко ему сочувствовать!..
— Поди теперь разберись. Может, надо было выразить ему искреннее соболезнование, а не разыгрывать глупые шутки? Может, это просто несчастный человек, которому катастрофически не везёт с женщинами?
— Как бы там ни было, но тут он крупно обознался. А вообще, раз он вот так, не проверив, дал волю гнусным подозрениям, значит, дрянь мужик. И где его чувство юмора?
— Чувство юмора — оно избирательно. У каждого из нас найдётся такой пунктик, где чувство юмора напрочь отказывает. Вспомни, одно время и у меня был такой. Может, у него этот пунктик — собственная его персона?
— Тогда я ему не завидую…
После почти часового обсуждения мы не пришли ни к какому выводу. Перебрали множество гипотез, да что толку, когда неизвестно, какая из них соответствует действительности. Наконец мне это гадание на кофейной гуще осточертело. Я попрощалась, приняла ванну и, выключив свет, забралась под одеяло. Приёмник ещё работал, освещая комнату слабыми бликами. Точно так же, как в тот вечер…
И внезапно в голове у меня прояснилось. Я смотрела на светящийся ящик и чувствовала, как по спине у меня забегали мурашки. Видела я не приёмник, а себя — его глазами.
Ну да, иного и быть не могло. Что ещё он мог про меня подумать, если вела я себя совершенно не так, как пристало любой нормальной женщине? Если вместо того, чтобы смертельно оскорбиться на отсутствие каких-либо объяснений, я добивалась с ним встреч! И как это я сразу не сообразила!
Немудрёно, что моральные мои качества показались ему ниже всякой критики. Что ж, его право, бог с ним. Какие у меня могут быть претензии? Зато теперь хоть в чем-то разобралась. Остальное так навек и пребудет от меня за семью печатями.