Клуб, которого не было
Шрифт:
Я проводил их на ВИП, попутно переводя Олесе: Киеран, что тебе принести? А вы чего бы хотели?
– Спасибо, Грегори, у меня есть имя, Грегори, – колокольчиком отозвалась мама.
Навлика Рамджи – конечно, у меня все ходы записаны – простое имя, любой сразу запомнит. Один мой приятель имел обыкновение в таких случаях переспрашивать: «Я так боюсь показаться невежливым – как правильно читается ваше имя?» Работало безотказно – до момента, пока он не наткнулся на человека по имени Том.
С Four Tet и мамой мы вчера обедали у Наташи в «Думе». Мама расположилась на генеральском диване
– У Киерана индийские черты лица, а вот сестра его, в Канаде живет, – ничего общего, европейский тип. Вы с ней не знакомы случайно? Лейлой зовут, она менеджер Junior Boys.
Знала бы моя мама словосочетание Junior Boys. Впрочем – был бы сын моей мамы Киераном Хебденом, наверно, знала бы.
Зал снова открыт. Лазеры скользят по золоченым пальмам, Артем играючи раскачивает толпу перед Йохансоном. Замечаю в толпе Таньку.
– К вам как зайдешь, так не выйдешь потом, – в мирное, время я принял бы это за ловкий комплимент, но сегодня правда твоя: «Кач», Йейе, Four Tet на подходе – успевай встречать и провожать.
Она пришла на «Кача», осталась на Йейе. Подруги порастерялись по клубу: немудрено, Танькину способность жадно проглатывать по нескольку концертов за вечер редко кто выдержит.
– Ну оставайся ночевать, проснешься – как раз Four Tet встанет играть, – довольно смеюсь я.
– А это он там сидит?
– Он. С мамой. Какая прелесть.
– Пойдем познакомлю, они заказ ждут, скучают.
– Ой, нет, я стесняюсь, ты мне лучше автограф возьми. Почему журналистка колхозной наружности, отродясь
не слышавшая ни одного альбома Four Tet, не стеснялась мучить его полчаса, а Танька, наизусть знающая дискографию Domino, жмется к рубке звукорежиссера? А может, я тоже бы жался.
Киеран обводит «For Tanya» на программке пузатым сердечком и вздрагивает от вопля снизу – полки увидели Петра. Йохансон стоит на сцене. Понравиться публике – полдела, уметь нравиться – совсем другое. Йейе с королевской улыбкой держит паузу и ставит ремикс на свою собственную «So Tell the Girls that I am Back in Town». Зал сейчас лопнет от счастья. Юля, возникшая рядом на ВИПе, поднимает тонкую бровь. Я знаю, Юля, запрещенный прием. Но Йохансону можно.
– This is one of his big hits, – перекрикивая Йейе, сообщаю я Four Tet и маме. Они кивают, они никогда не слышали о таком артисте, как не слышали о Жене Федорове, про которого Four Tet вчера только и сказал: «Oh, my!!!» Про Федорова слышали в Хельсинки, про Йохансона – в Москве и Стамбуле. В Лондоне ни того, ни другого, понятно, не знают. Законы, по которым город Москва, город Стамбул или город Стокгольм влюбляются в артиста, неисповедимы. А я просто рад, что все эти важные для меня люди встречаются в Москве, у Курского вокзала.
Киеран рисует на салфетке кружки, квадраты, ноты-восьмушки, связывает их витыми линиями – получается город Динь-Динь из детской книжки. Чем больше говорим – о Caribou, Battles, Нэйтане Фейке, с которыми мы месяцами висим в переговорах, – тем быстрее растет город у Киерана: вот эти люди из его системы координат.
В
– Извини, все в силе на завтра? – спрашивает Илья Тонарм.
Илья, вас, скромников, с Таней надо познакомить, честное слово. Мы уже раз пять друг другу повторили, что все в силе. Илья играет завтра перед Four Tet. Лучшего способа обеспечить Илье полный зал я придумать не мог – а полный зал ему всяко полагается, за эту волшебную томйорковщину, которую он строгает в стол в домашней студии у Сентрал-парка и показывает во время редких наездов из Нью-Йорка в Москву, украдкой, в случайных клубах, куда случайно заглядывают двадцать случайных посетителей. Поэтому я встрял и предложил сыграть у нас перед Four Tet, извините за слово-отрыжку ворм-ап. Все в силе!
Олеся, лавируя в толпе, проносится по ВИПу с сияющим лицом: похоже, Иохансон среди пальм заставил население потрясти кошельками. С чаевыми правила игры известны: сильному все, слабому ничего. Поэтому я не сомневаюсь, кто сегодня королева бала.
– Хотите блинов? Pancakes? – вот и индийским гостям уделили внимание.
Киеран с мамой не поняли: к чему бы официантка про блины? Это все любитель блинов Иохансон – трендсеттер. Я пытаюсь перевести им про роль блинов в самооценке клуба «Икра» и отвлекаюсь, заметив, что Иохансон на сцене собирает кейс с компакт-дисками. Не прошло и полутора часов – караул устал. А договаривались на два.
Никогда не победить в себе диспетчера.
Спускаемся в гримерку здороваться. Счет 1:1 – Иохансон ничего не слышал о Four Tet.
– Это Джей-Джей. А это Киеран. А это мама Киерана.
– Спасибо, Грегори, у меня есть имя, Грегори, – в мамином голосе – металл.
Простите, Навлика Рамджи. Домомучительница!
Я про акустику тогда между делом спросил, впроброс. Ну просто потому, что, когда есть две разные программы,
можно их чередовать, играть почаще – да просто так спросил. А девушки, выходит, задумались.
Мара сидит на барном стуле в центре сцены. По правую руку – добрый ангел Корней, один из лучших аранжировщиков в этом городе, в недавнем прошлом – басист Земфиры, однако ж и без Земфиры куда как интересен.
Мара елозит ногами по железным перекладинам. Едва заметно волнуясь, спрашивает: «Трубочный табак?» Корней плавно вгрызается в интро, Мара на слабую долю хлопает по колену. Строгий директор Капа виду не подает, но на мое «Все по плану?» – вздрагивает:
– А? Что?
Премьера акустической программы – через два часа.
Сделаю вид, что не заметил напряжения. И нечего мне на саундчеке делать. Капа и Мара – неразлейвода: путешествуют вместе по всему свету, поужинать вместе заглядывают, на допотопный самолет из Биробиджана вместе сетуют.
Не помню, на каком ее концерте я заметил, что выключил телефон и стою в нише за сценой не песню и не две – уже полчаса. Здесь все очень просто, здесь девочкины песни про девочкино в шестнадцать-восемнадцать или в двадцать три. Здесь наивное искусство начала века – простые линии, яркие краски. Здесь вечный трепет. И на толпу Мара летит каждый раз как на амбразуру, а толпа – такие же вчерашние школьницы. Я был неправ: это убедительно.