Клуб, которого не было
Шрифт:
Переводчик на пресс-конференции путал все финские имена и фамилии, наш добрый ангел Кирси, советник по культуре, дива Аки Каурисмяки и Клава из Алма-Аты в его же фильме, сидела в президиуме с красным лицом – а я ничем не мог им помочь, потому что, умирая от стыда за официальную часть, таскал на сцену столы для Elakelaiset. Больше, естественно, было некому.
Через пару дней скорая посоветовала мне не выходить из дому с давлением 220, а в целом – фестиваль у нас с Наташей удался, не то слово. Она со следующего года переключилась на свой собственный клуб, я вернулся из Финляндии, но с фестивалем не завязал. Так четыре года и загружаем вагоны поезда «Лев Толстой».
Дожили
На шесть групп не хватает гримерок: приходится выселять Женю Малыша из комнаты охраны: там будут жить музыканты с лейбла Fonal. Негромкие лесные песни Fonalовцев – главный за последние годы финский экспортный продукт, инди в такой степени, что шустрое и расторопное национальное управление по музыкальному экспорту понятия не имеет, как этих людей зовут и где их искать. Имена у них птичьи – Kemialliset Ystavat, Kiila да Islaja. Искать – в студенческом баре в Тампере, унылом финском Манчестере: беджей, бесплатных проходок, приглашений на фуршет этим людям в клетчатом не достается никогда.
Мы сдружились с идеологом лесников, главой Fonal Сами Санпяккиля на прошлом фестивале в Москве – и с тех пор нежно вспоминаем друг о друге, когда я вдруг обнаруживаю, что лого «Икры» и лого Fonal нарисованы одной и той же азбукой Брайля, или когда Сами в тамперском клубе играет вместе с нашим другом из Current 93, неистовым Саймоном Финном, и делится воспоминаниями о Москве.
Сегодня от Fonal – группа Risto. Ристо зовут фронтмена и автора, как две капли воды похожего на Гарри Поттера; он, со своим записанным на коленке альбомом «Солнце Солнце Бла Бла Бла», оказался на первой строчке суомского чарта. Его бросает из фарцового панка в нежнейшие колыбельные про белочек – все на финском. Ристо жутко удивлен самим фактом заграничной гастроли.
Мой старый друг Хейкки из глухомани Ювяскюля – медбрат, несколько раз в году засовывает в DVD-проигрыватель караоке-диск, берет в руки микрофон и превращается в диджея Глухое Безрукое Мясо – по-фински это Кууро Кядетён Пайсти, звучит не менее аппетитно. Добродушный парень с лицом дровосека поет из финской эстрады восьмидесятых, где каждая «I Will Survive» и «Italiano vero» переведены в «Oon voimissain» и «Olen suomalainen»; он не всегда попадает в ноты, спокойно улыбается и твердо знает: ближайший финский стол запоет на второй песне, ближайший русский – не разбирая финских слов – на пятой-шестой.
Ловкие и техничные Poets of the Fall (сколько же у них с собой ящиков бэклайна!) – превосходная провокация: люди взрослые, за тридцать, толпу подростков обезоруживают в секунду – REM-образными страданиями, отменно сыгранной гитарной канонадой и такой спонтанной, рассчитанной до миллиметра улыбкой солиста Марко. Я гонялся за ними два года – пока они собирали на родине золотые и платиновые диски – и наконец победил. Они открывают фестиваль сразу после речи финского посла.
И Киммо Похйонен, человек-ирокез, однажды в тесном подвале «Китайского летчика» открывший мне глаза на аккордеон как орудие психической атаки, человек, познакомивший меня с Kronos Quartet, человек, в чей деревянный дом в Хельсинки я ворвался четыре года назад с оператором – снимать вывихнутую ногу, вещдок для фестиваля, – на этот раз добрался, сидит в оранжевом зале и ест винегрет под «Песню года-82» на плазменном экране.
– Фото для истории, – просит Олейников.
Спасибо, Коля, это кстати. Киммо подносит к моему рту ложку винегрета, я открываю рот, Олейников нажимает на кнопку: не прошло и года – и у меня есть первая фотография из собственного клуба.
– Фак ю, – говорит
Чего бы это он.
– И тебе, Киммо, фак ю, – нахожусь с улыбкой. Киммо смотрит на меня непонимающе.
– Я разобрала, я разобрала еще с утра, – шепчет на ухо стажер Даша, – он, когда хочет «thank you» сказать, у него это звучит как «fuck you».
Ну вот – а я за четыре года знакомства не разобрал. Вчера, когда мы, компьютер к компьютеру, заканчивали с Игорем очередную четырнадцатичасовую смену, Игорь, закрыв уставшие от экрана глаза, сказал:
– Вот мы тут сидим, бьемся как стахановцы – а нам ведь сейчас в зале надо быть. Общаться, выпивать, друзей встречать.
Я зарылся в контрактах, билетах для музыкантов и билетах для зрителей, пресс-релизах, райдерах – элементарно выпить в родном очаге алкоголизма некогда. Ну вот для этого мы с Наташей и придумали финский фестиваль.
Решительно наливаю себе водки-редбулла, говорю Киммо: «Kippis!» и отправляюсь с этим же номером по другим гримеркам.
Одних только музыкантов в клубе – сорок человек. Ползут отовсюду – из гримерок, туалетов, со сцены, – и неизбежная гостиница «Украина» еще не знает, что за хумппа ждет ее сегодня ночью. Я обязательно прихвачу из бара пару бутылок и поеду с ними выпивать, сниму пиджак, надену клетчатую рубашку и проснусь в чьем-нибудь номере на ковре. У меня полузабытый рефлекс, оставшийся в наследство от Хельсинки, – с финнами можно выпивать, не рассчитывая вернуться потом в офис, диалог про сложности ипотеки им непонятен, доходы и расходы они считают в уме куда как реже, чем мои московские друзья. Это моя персональная Финляндия: поет, как тогда, в первый раз, всем вагоном-рестораном финский гимн, не интересуется размером гонорара, но – компанией попутчиков, просыпается поутру со словами: «Что это за страна? Какая здесь валюта?» – и возвращается в свою тесную домашнюю студию, чтобы не отвечать на письма и выходить из дома только в соседний, самый дешевый супермаркет – до следующего альбома.
Я разучился, а может быть, и не умел никогда так жить. Судя по чинной полтысячной очереди в клуб, в обход которой Женя Малыш ловко проводит финского посла, я не один скучаю по этой жизни. А может, и не было здесь этой жизни никогда. Посол сияет. Вероятно, его московские друзья тоже все время в уме складывают, вычитают и умножают – на ново-пассит. Как, должно быть, замечательно быть послом Твин Пикса в этом провинциальном Нью-Йорке. Про «Твин Пике» – это наш старый с Наташей рекламный текст к фестивалю, позаимствованный из фильма: «Финны не то, чем они кажутся».
Посол Харри Густавович выходит на сцену и говорит: «Финны не то, чем они кажутся. Мы, финны, – гораздо лучше!» Срывает аплодисменты, разворачивается довольный, обходит батарею бутылок с пивом и отправляется на ВИП слушать Poets of the Fall. Ожидающий своего выхода караоке-диджей Хейкки почтительно здоровается с послом за руку (к чему условности?). Ну и как их всех после этого не любить?
Корабль из Гонконга в Макао качало битый час, потом я пятнадцать минут препирался с пограничником, прежде чем он нашел свободное место в паспорте, чтобы влепить визу – штампик на португальском и китайском. В довершение всего я зачем-то решил прогуляться по бесприютному китайскому Лас-Вегасу до гостиницы пешком и, сонный и уставший, добравшись до своего самозваного «пятизвездника» с пыльными окнами, включил первый канал португальского телевидения и рухнул на кровать.