Ключ от этой двери

Иолич Ася

– Пусти меня, Илойте! Не касайся меня!

Он нёс её, извивающуюся, по лесенке. Аяна растопырила ноги и руки, со скрежетом обдирая стены, но он упорно шагал, уворачиваясь, пока не дотащил её до кухни, потом отпустил, отскакивая.

– И-и-и... Ррраз!

Она дрожала, задыхаясь, открыв рот в беззвучном крике, ослепнув от ледяной воды. Видана стояла, опустив кадушку, рядом. На полу, скользя по луже, разбегались от ног осколки льда.

– Аяна!

Она вытерла лицо рукавом.

– Аяна, остановись! Ты безумна! Илойте, поезжай за гватре, немедленно!

Я оплачу из своих!

– Мы скинемся, – сказала Саорин. – Езжай. Привези того гватре...

Илойте кивнул.

– Нет нужды, – проговорила Аяна, улыбаясь. – Простите. Я в порядке.

Видана смотрела на её туфли, мокрый подол и корсаж, на шею в каплях воды, потом на лицо, и остальные тоже с ужасом уставились на эту улыбку.

– Я пойду переоденусь, – сказала Аяна, вежливо приседая с кивком.

Она вышла из лужи, приподнимая подол и по пути аккуратно распуская шнуровку платья.

– Саорин, – послышалось сзади, и за ней последовали негромкие, осторожные шаги.

Аяна зашла в свою комнатушку. Она сняла платье и уложила его на стул, впритык стоявший рядом с кроватью, поискала взглядом камзол, потом сунула руку в сумку, вытаскивая слегка затёртую зелёную ткань, и кинула его на кровать. Стянула мокрую рубашку, схватив её в горсть на спине, распустила завязки мешка и сунула руку в него, хлопком расправила и накинула сухую, потом запустила руки в рукава камзола, закрывая им волосы, скинула туфли и просунула ноги в голенища низких сапог.

Дверь скрипнула, выпуская кира Анвера из комнаты Аяны в женскую половину катьонте. Саорин приглушённо ахнула, но Аяна мчалась по коридору к лесенке в сад.

Илойте недоуменно проводил глазами странного парня, прижимавшего к лицу поддельную бороду, похожую на щетину больной свиньи. Ворота скрипнули.

– Инни, Ташта!

Ташта нёс её галопом по травянистой обочине под облаками, нарисованными на таком же поддельном голубом небе, мимо трещоток-тыкв, которыми кто-то из кустов изображал цикад, и заливистого свиста, притворявшегося пением птиц, в запахе духов из той полутёмной лавки, который пытался прикинуться запахом цветов и трав. Всё было фальшивым, поддельным, мнимым, ложным, ошибочным, воображаемым. Она увидела то, чего нет. Она ушла из родного дома и потеряла два года своей жизни, гонясь за тем, чего не было и не могло быть, преследуя человека, от которого родила сына, и которому отдала своё сердце, хотя оно ему не было нужно. Он выкинул его где-то по дороге, бросив презрительным, хлещущим движением красивой, смуглой гибкой кисти в широкое солёное вольное море, так же, как выкинул её сестру, когда понял, что это не Верделл.

Она заорала, стискивая пятками бока Ташты, и он вытянул шею, прижал уши и полетел, резкими толчками бросая вперёд своё гибкое, сильное тело. После каждого удара копыт он неподвижно зависал в воздухе, как зелёные стрекозы в водных садах орта Давута, сердито жужжащие над кристальной ледяной водой, и мир слегка отодвигался назад, оттолкнувшись от его копыт.

Бока Ташты тяжело вздымались, когда она спешилась у боковых ворот дома с

жёлтой штукатуркой. Красивые створки, врезанные в высокую стену из тёсаного ракушечника, были заперты. Аяна дёрнула за красный шнур колокола, раз, другой, пока не заметила катьонте.

– А, это опять ты, – сказал он, глядя, как Ташта тянется к кусту с пышными синими цветами. – Проходи. Показывай. Опять к Мирату?

– Да.

Катьонте ощупал её, качая головой.

– Ты всё же попытайся с кухаркой договориться. Может, с хозяйского стола что пожирнее перепадёт. Ты тощий, как моя сестра, а ей тринадцать всего. Ладно, сапоги покажи и пойдём. Ох, жуть. Тебя пытали, что ли? Что у тебя с ногами?

– Натёр, – ответила Аяна сипло.

Катьонте снова покачал головой.

– Вот так и иди к другим кирио служить, – сказал он. – Увидишь такое, и сразу думаешь, что и у нас тут, в общем-то, неплохо. Вот что, парень. Ты приходи с нами выпить как-нибудь. Расскажешь, за что тебя так мучают, может, придумаем, как тебе помочь. Мы собираемся в таверне "Морской Баран", за три улицы от порта на восток, по воскресеньям.

Он завёл её в мужскую половину катьонте, и опять Аяна окунулась в неразличимые обрывки разговоров и шаркающий, шелестящий шум шагов в широком прохладном коридоре.

4. Всё, что я хотела

Она сидела, крепко, до боли сцепив пальцы рук, глядя на свои потёртые, поцарапанные, стоптанные сапоги, на заломы и складки на грубой их коже, на толстые, не очень аккуратные швы. Иногда мимо неё проходили во двор катьонте, или кто-то заходил в дом, на несколько мгновений пуская неистово рвущийся с улицы в эту темноту свет, который сразу же отсекала плотно притворённая дверь, и он рассеивался, распадался, бесследно впитываясь в прохладную темноту внизу, разбивался о невыносимо острые, сильные запахи кухни, раздражавшие нос так, что хотелось вырвать их из ноздрей.

Багровые вихри кружились, окутывая её от самых ног, и сплетались в водовороты где-то в животе, сокращая жилы на шее так, что её потряхивало от напряжённых лопаток и выше.

– О, приятель, это снова ты, – сказал Като, махая рукой в призывном жесте. – Ну что, пойдём, пойдём.

Он вёл её по коридору, потом налево, и снова направо, на узкую лестницу, устланную плотным тёмным ковром с очень густым коротким ворсом, на котором еле заметно угадывались тщательно замытые следы неловкости катьонте, когда те несли наверх еду и напитки.

– Снова письмо? – спросил он перед вторым пролётом.

– Эй! – раздалось сверху.

– Посторонись-ка, – сказал Като, отодвигая Аяну рукой к стене.

Мимо них пробежал парень с веником в руках.

– Что? Что там? – окликнул его Като. – Опять?

– Нет. Сегодня тихо! – крикнул катьонте уже откуда-то снизу.

– Так что у тебя? Как тебя зовут-то, приятель?

– Анвер, – хрипло ответила Аяна.

– О, так ты всё-таки говоришь! – поразился Като. – Да, теперь я понимаю. почему ты помалкиваешь. Ты себя береги. И правда, помалкивай лучше. Покажешь письмо?