Ключ от твоего сердца

Милан Кортни

Когда Уэстфелд впервые предложил ей дружбу, Элейн в это не поверила. Дружба была концепцией, о которой мужчины говорили, чтобы сохранить лицо, когда их отвергали.

Но, тем не менее, он стал ее другом. Они не были постоянно вместе, но он регулярно разговаривал с ней и заставлял ее смеяться. Он представил ее своим друзьям - то есть всем своим друзьям, кроме леди Косгроув, - и пообщался с ее. Когда распространился слух о том, что он сказал во время лекции ее матери, она перестала быть объектом для шуток.

Впервые за десять лет она могла пойти на бал и дышать полной грудью.

Она не могла простить его - как она могла?
– но было ли так ужасно наслаждаться его обществом?

– Я думаю, - сказал он ей этим вечером, его голос был едва слышен из-за рева толпы на вечере, - что твоей швее нужна новая палитра.

Год назад она бы ощетинилась, услышав подразумеваемое оскорбление. Сегодня она снисходительно улыбнулась ему.

– Почему это? Просто потому, что мне нравится розовый цвет, это не значит, что ты тоже должен его носить.

– Не поэтому.
– Он ухмыльнулся.
– Хотя, да будет тебе известно, что я очень хорошо выгляжу в розовом. И в пурпурном. Любой мужчина может надеть белое и черное. Нужен по-настоящему мужественный парень, чтобы надеть что-то фиолетовое.

Она рассмеялась. И это было самое лучшее: она могла смеяться, не дрогнув. Ее смех был все еще слишком громким и слишком долгим, но он больше не вызывал шепота по всей комнате.

– Тогда почему?
– спросила она.

– Потому что однажды я хочу увидеть, как ты войдешь в комнату в платье не выцветшего цвета.

Он протянул руку и щелкнул по бледно-розовому цвету ее платья.

– Я хочу видеть тебя в ярко-красном или темно-синем. Я хочу посмотреть, как ты выйдешь на середину комнаты.
– Он понизил голос.
– И я хочу увидеть, как все глаза будут на тебе.

– Я—о—я не могу.

Но какое заманчивое видение. Тем не менее, она должна была бы быть такой же неосведомленной, как ее мать, чтобы сделать это. Все будут смотреть на нее. Все бы болтали и смеялись.

– Я не из тех, кто стоит посреди комнаты, - сказала она извиняющимся тоном.

– Наоборот. Ты спрятала это глубоко внутри себя, но это так.

Он наблюдал за ней, и она почувствовала, как что-то слишком знакомое шевельнулось внутри нее.

В такие моменты, как этот, она жалела, что он вообще поцеловал ее. Она почти могла вспомнить ощущение его губ на своих. Это была приводящая в замешательство мысль, ведь он был другом.

Просто друг, а друзья не думают о том, чтобы целовать друг друга. Он определенно выбросил из головы все мысли о том, чтобы поцеловать ее. Он был приветлив. Он был забавным. Он был даже надежным, чего она никогда бы не предсказала. Просто он не собирался целовать ее, а она не собиралась целовать его в ответ.

– Я предпочитаю входить в помещение как мышь, - сказала Элейн в шутку, чтобы развеять свою неуверенность.
– Я очень тихо крадусь вдоль стены. Ты когда-нибудь пытался красться в ярко-красном? Это невозможно

сделать.

Она оглядела комнату и заметила свою мать.

– Если что-то стоит делать, - сказал он, - то это стоит делать смело.

– Я храбрая, - запротестовала она.
– Храбрая, как мышь. Требуется немалая смелость, чтобы войти в комнату, населенную людьми в сто раз больше тебя.

Он бросил на нее взгляд. Он не совсем закатил глаза, но поднял взгляд к небу, словно в безмолвной мольбе.

– Ладно, - сказала она.
– Если этого недостаточно, я буду храброй, как страус. Как только я увижу что-то пугающее, я спрячу голову в песок.

Он лишь покачал головой.

– Моя дорогая, - сказал он, - страусы не прячут голову в песок. Это миф.

– О?

В другом конце комнаты ее мать разговаривала с группой дам. Леди Стокхерст, казалось, была очень взволнована, Элейн догадалась по ее преувеличенной жестикуляции.

Уэстфелд продолжил свою лекцию.

– Страус весит более пятнадцати стоунов. Он может обогнать лошадь. Какая нужда в трусости?

Дамы, которые разговаривали с ее матерью, махали веерами. Она не могла разглядеть их лиц, но Элейн могла представить, как они сдерживают жестокие улыбки.

– Очень хорошо, - сказала Элейн.
– Обещаю, что когда я буду весить пятнадцать стоунов, я перестану бояться.

Толпа сдвинулась, и в этот момент Элейн увидела, что женщина, стоявшая ближе всех к ее матери, была леди Косгроув. За все эти месяцы Элейн начала расслабляться. Но ее мать по-прежнему оставалась ее слабым местом. У нее не было собственной защиты, и Уэстфелд не смог ее спасти. Не дожидаясь больше ни слова, она направилась через комнату.

– Элейн, - прошипел Уэстфельд, следуя рядом с ней. Но он тоже это увидел.

С тех пор как они стали друзьями, они говорили о множестве вещей - о парламенте и моде, сельском хозяйстве и последней книге Диккенса.

Они не упомянули о дружбе Уэстфелда с леди Косгроув. Женщина держалась на расстоянии с начала сезона, но Элейн видела ее слишком часто. Сбежать от нее было невозможно; в конце концов, она жила прямо через дорогу. Элейн часто желала, чтобы это леди Косгроув куда-нибудь уехала, а не ее муж.

– Ты знаешь, что она сделает, - сказала Элейн.

– Я знаю, чего я не позволю ей сделать.
– Это были его последние слова перед тем, как они присоединились к группе.

– Леди Элейн.

Леди Косгроув улыбнулась Элейн, каким-то образом вообще избегая взгляда своего кузена.

– Ваша мать только что согласилась выступить для нас через несколько недель.

– Лекция?

Элейн постучала пальцами по своим юбкам. Лекция - это не слишком страшно. Не многие придут, и ее матери это понравится.

– Лучше!
– воскликнула ее мать.
– Через три недели леди Косгроув устраивает торжественный прием на Ганновер-сквер. Там будет музыка, и сотни людей, все заинтересованные в—