Книга тайных желаний
Шрифт:
— Во-первых, дитя, мы приехали сюда не только за этим, — начала она. — Наша цель была еще и в том, чтобы уберечь тебя от темницы Ирода Антипы. Если мы пробудем в Египте достаточно долго, то преуспеем хотя бы в этом. Что же касается Хаи… — Она покачала головой, и вернулось прежнее выражение сосредоточенной печали. — Все сложнее, чем я думала.
— Пока мы сидим взаперти, отыскать ее не удастся, — заметила я.
— Даже если мы сможем свободно перемещаться по городу, я не знаю, с чего начать, — если, конечно, Харан не направит нас.
— Мы можем поспрашивать о Хае на рынках, в синагогах. Мы могли бы… — Даже мне было понятно, насколько жалкой выглядит моя затея.
—
Я устроилась на леопардовой шкуре у ног тети, касаясь щекой ее колена, и устремила задумчивый взгляд на фреску с изображением лилий, украшающую стену. На ум мне пришли другие стены: сложенные из глины стены Назарета, его земляные полы, крыши из глины и соломы, которые надо постоянно чинить, чтобы уберечься от дождя. Простота тамошней жизни никогда меня не смущала, но я не скучала по ней. Если мне чего и не хватало, так это Марии и Саломеи, помешивающих варево в горшке, моей козы, которая всюду за мной ходила, а еще Иисуса — всегда Иисуса. Каждое утро я открывала глаза с мыслью о том, что он далеко. Я представляла, как он поднимается со своего тюфяка и повторяет слова Шма или уходит в холмы молиться, укрывшись плащом. Тогда моя печаль становилась невыносимой и я тоже вставала с постели, брала чашу для заклинаний и пела записанные в нее молитвы: «София, дыхание Господне, обрати мой взор на Египет. Пусть земля, бывшая узилищем, станет землей свободы. Направь меня в обитель чернил и папируса, место, где меня ждет возрождение».
Эта ежедневная утренняя молитва связывала нас с мужем, но я брала в руки чашу не только ради нее. Я тосковала как по нему, так и по себе. Но разве можно родить хоть кого-то, оставаясь в заточении?
Пока я рассматривала лилии, мне в голову пришла одна мысль. Я выпрямилась и перевела взгляд на Йолту.
— Если в этом доме есть какой-то ключ, который подскажет нам, где сейчас Хая, он может быть спрятан в скриптории. Там стоит большой шкаф. Не знаю, что в нем хранится, однако Харан никогда не оставляет его открытым. Я могу поискать там. Раз уж нам нельзя свободно перемещаться, я могу хотя бы разведать.
Тетя не ответила, и выражение ее лица никак не изменилось, но я готова была поспорить, что она не пропустила ни слова.
— Ищи бумаги об удочерении, — сказала Йолта. — Ищи все, что сможет нам помочь.
IV
На следующее утро, когда веки Фаддея смежились, а подбородок опустился на грудь, я проскользнула в кабинет Харана и принялась осматриваться в поисках ключа, которым можно отомкнуть шкаф в дальней части скриптория. Я обнаружила нужный ключ без труда: он лежал почти на виду, в алебастровом сосуде на письменном столе.
Когда я открыла дверцы, они издали скрип, напоминающий жалобу лиры в неумелых руках, и я похолодела, потому что Фаддей зашевелился в кресле, но тревога оказалась ложной. Сотни свитков смотрели на меня стеной немигающих глаз из специальных отделений, в которых они громоздились ряд за рядом, плотно прижатые друг к другу.
Я решила — как оказалось, верно, — что нашла личный архив Харана. Интересно, по какому принципу рассортированы документы: по темам, по годам, по языку, по алфавиту или по какой-то другой, известной только хозяину системе? Покосившись на Фаддея, я вытащила три свитка из верхнего левого угла и закрыла шкаф, но запирать не стала. Первый
Каждое следующее утро я доставала ключ и вытаскивала из шкафа по нескольку свитков. Сон Фаддея длился обычно чуть менее часа, но я боялась, что он может пробудиться слишком рано, поэтому читала лишь половину этого времени. Каждый изученный свиток я помечала крошечной чернильной точкой. Длинные рукописи по философии лежали вперемешку с письмами, приглашениями, молитвами и гороскопами.
У меня создалось впечатление, что Харан записывал все. Если жучок погрыз хотя бы один листок папируса, растущего на его поле, дядя сочинял слезницу, в которой требовал принесения в жертву трех растений. Поиски продвигались медленно. Два месяца спустя я изучила только половину свитков.
— Сегодня было что-нибудь интересное? — спросила как-то Йолта, когда я вернулась на нашу половину дома. Каждый день один и тот же вопрос. Из всех человеческих чувств надежда — самое загадочное. Подобно голубому лотосу, она растет, зарождаясь в глубине нечистых сердец, и не теряет красоту до самого конца.
Я покачала головой. Каждый день один и тот же ответ.
— Завтра я пойду в скрипторий с тобой, — сказала тетя. — Вдвоем мы сможем читать быстрее.
Это заявление одновременно удивило, обрадовало и обеспокоило меня.
— А если Фаддей проснется и увидит, как ты читаешь Харановы бумаги? Если поймают меня, я всегда могу сказать, что взяла документ по ошибке, что его не убрали на место. Но ты… Писец отправится прямиком к Харану.
— Не беспокойся о Фаддее.
— Почему?
— Мы угостим его моим особым напитком.
На следующее утро я явилась в скрипторий с лепешками и пивом — напитком, который египтяне поглощают целыми днями, словно воду или вино. Я поставила чашу перед Фаддеем:
— Мы заслужили небольшую передышку, как ты считаешь?
— Не знаю, право, что сказал бы Харан, — неуверенно покачал головой он.
— Думаю, дядя не станет возражать, но если что, я скажу, что это была моя идея. Ты добр ко мне, и я хочу отплатить тебе.
Тогда он улыбнулся и поднял чашу, а я почувствовала укол совести. Он действительно был добр ко мне, всегда терпеливо исправлял мои ошибки, учил подчищать чернильные пятна специальным горьким настоем. Подозреваю, Фаддей догадывался, что я ворую папирус для собственных нужд, но закрывал на это глаза. И чем же я ему отплатила? Опоила сонным зельем, которое Йолта с помощью Памфилы изготовила из цветков лотоса.
Очень скоро старик чудесным образом впал в забытье. Я избавилась от своего пива, вылив его в окно в кабинете Харана, и открыла шкаф. К появлению тетки все было готово. Мы разворачивали свиток за свитком, закрепляли их на специальных барабанах и читали, сидя бок о бок за моим столом. Йолта оказалась необычайно шумной читательницей. Она все время бурчала, хмыкала, охала и ахала, натыкаясь на сведения, которые поражали или расстраивали ее.
Мы одолели свитков десять или двенадцать, но так и не нашли никаких упоминаний о Хае. Йолта пробыла со мной почти час — больше рисковать мы не могли, однако Фаддей так и не проснулся. Я пригляделась к нему, проверяя, жив ли он: дыхания было почти не слышно, и вдохи показались мне слишком редкими. Когда старик все-таки проснулся и принялся в изнеможении зевать, я испытала огромное облегчение. Как всегда, мы оба сделали вид, что ничего особенного не произошло: