Князь Святослав II
Шрифт:
«Потёма!» - подумал Изяслав и мысленно выругался.
Когда дверь за княжичами закрылась, Болеслав заговорил с Изяславом с той бесцеремонной резкостью, с какой привык разговаривать со своими провинившимися магнатами, мешая польские слова с русскими:
– Памятуешь ли ты, княже, сколь злата-серебра обещал отсыпать мне, прибежав в Краков? На кресте клялся. Под Белгородом иное мувить начал, а в Киеве и вовсе про злато молчок. Не ладно так есть, брат. Не по-христиански это!
Изяслав, уязвленный тоном собеседника, в ответ
– Ты беде моей обрадовался, брат Болеслав. Это я сразу уразумел по глазам твоим. Захотел на чужом горбу в рай въехать! А епископ твой напрасно крест под нос мне совал, я веры православной и клятва моя лишь на православном кресте действенна.
– То-то Всеслав в твоей темнице оказался, после того как ты православный крест облобызал, - усмехнулся Болеслав.
– Что, слаще на православном кресте позолота?
Изяслав побагровел от злости: не знал он, что слух об его клятвопреступлении до Польши докатится.
«Не иначе Гертруда разболтала?
– подумал он.
– Болтливая сорока!»
– В том не моя вина, а Святослава, - попытался вывернуться Изяслав, - это он настоял на том, чтобы пленить Всеслава. И крест он целовал наравне со мной. Но ты, брат Болеслав, кажется, пришел сюда о воинах своих убиенных толковать. Скорблю и я о них и убийц все одно сыщу!
– Ото бардзно пенкне!
– кивая головой, вымолвил Болеслав.
– Рад услышанному! Не есть худо, княже, коль вместо виноватого поплатится головой один-другой невинный для пущей острастки.
– Только уж и ты, брат мой, урезонь своих дружинников, пущай они киевлян не задирают, жен и дочерей не умыкают, - с осуждением произнес Изяслав.
– Койата твой боярскую дочь обесчестил, за что и поплатился головой. По «Русской Правде» я с убийцы его могу только двойную виру взять, жизни же лишать не имею права.
– Как так?
– удивился Болеслав.
– Так ты, княже, собираешься мне златом платить за моих воинов убиенных, а убийц в живых оставить?! Так не можно. В нашем крае кровь злата тяжелее!
– А в нашем крае наоборот, - упрямо ответил Изяслав. Болеслав сердито передернул широченными плечами, на нем даже треснул малиновый атласный кафтан. Глаза пронзили Изяслава откровенно враждебным взглядом.
– Бог покарает тебя, княже, за несправедливость, - вымолвил Болеслав и через мгновение добавил: - И за жадность твою!
– Воинам твоим я заплачу, брат Болеслав, по две гривны на человека, - сказал Изяслав и подставил чашу виночерпию.
– Так что зря ты…
– Обещано было по пять гривен!
– Это на случай битвы было обещано, а коль битвы не случилось… - Изяслав вздохнул и пригубил из чаши.
– Так и плата должна быть меньше.
– Жартуешь, княже?
– И не думаю шетить. Заплачу, как сказал!
– Як ты поважашь то робиць, князь!
– Болеслав встал со стула с юношеской легкостью, несмотря на дородность.
– Ты давал мне слово в присутствии своей жены и
– Я слово дал, я и обратно взял!
– раздраженно воскликнул Изяслав.
– Гертруда и без того немало добра свезла в Краков, чтобы тебя, брат, в поход на Киев сманить. Иль забыл ты про то злато-серебро и меха, что в подвалах твоих лежат!
Болеслав, не слушая Изяслава, демонстративно плюнул на пол и вышел из трапезной, за дверьми которой его дожидались польские рыцари.
Вечером, укладываясь спать, Изяслав попросил Людека принести «Русскую Правду». Князю захотелось еще раз перелистать Свод законов для успокоения совести.
Людек принес книгу.
– Отчего такой хмурый, друг мой?
– участливо спросил постельничего Изяслав.
– Поругался с кем? Иль недужится?
– Койата, которого намедни копьями забили, был моим старшим братом, - понурив голову, ответил Людек.
– Он был мне вместо отца. Отец-то наш давно Богу душу отдал. Накажи убийц, Христом-Богом молю!
– Людек упал на колени перед Изяславом.
– Отплати злыдням кровью за кровь, а уж я за тебя в огонь и воду пойду!
– Ступай, друг мой, - мягко произнес Изяслав и коснулся рукой склоненной головы постельничего.
– Вот полистаю «Русскую Правду», погляжу, что можно сделать в отместку за брата твоего. А службу твою верную я ценю!
Людек с поклоном удалился.
Изяслав вспомнил, как Гертруда просила его в Кракове оставить Людека при ней, мол, ей так нужен рядом верный человек! Не послушал супругу.
«Койату не вернешь, а преступать закон в угоду Болеславу - только врагов себе наживать средь бояр своих, - размышлял Изяслав, рассеянным взором пробегая статьи законов о татьбе.
– На всех угодить - себя истомить, да и не получится такое! Святослав сказал бы, мол, поступай по закону и весь сказ. Это и будет по-княжески!»
Скоро у Изяслава стали слипаться глаза. Он захлопнул книгу и со вздохом облегчения завалился на широкую кровать.
На Максима поляки покидали Киев. Целая толпа горожан с ядреными шутками и прибаутками провожала Боле-славовых воинов до Лядских ворот. Польский король был мрачен и неразговорчив, крепко держась одной рукой за поводья, а другой за рукоять меча. Конь под ним был мощный широкогрудый с косматой гривой и белой лоснящейся шерстью.
Кто-то из киевлян едко заметил: «По седоку и жеребец!»
У польских рыцарей кони были не менее могучи и длинногривы. Но ни один рыцарь из княжеской свиты не мог сравниться с Болеславом величиною тела.
Свою чудовищную силу Болеслав продемонстрировал Изяславу при прощании, когда преподнес тому на память тяжелую бронзовую чашу. Изяслав протянул было руку, чтобы взять подарок. В этот миг Болеслав сжал чашу в своей огромной пятерне, так что чаша превратилась в бесформенный кусок металла.
Изяслав и его бояре были поражены увиденным.
Болеслав с усмешкой промолвил: