Княжна Разумовская. Спасти Императора

Богачева Виктория

Мои губы растянулись в полной горького торжества улыбке, когда, выслушав меня, князь Хованский неподвижно застыл на несколько мгновений.

Он вновь вглядывался в меня так, словно я какое-то насекомое. Потом выражение его лица изменилось: стало холодным и замкнутым, подчеркнуто отчуждённым. Из взгляда ушли любые намеки на эмоции. Казалось, за считанные секунды между нами выросла ледяная стена.

— Вот, стало быть, как вы обо мне думаете, Варвара Алексеевна, — процедил он, едва разжимая губы. В его взгляде что-то мелькнуло, но очень быстро

лицо вновь приобрело неприступное выражение.

Я невесело улыбнулась.

А как иначе я могла бы думать? И — самое главное — разве ж произнесла я хоть одно слово неправды?..

Кажется, мои слова задели его за живое. А мне-то казалось задетой должна быть я, ведь это мой жених напоказ общался с другими женщинами.

В огромной гостиной повисла гулкая, давящая тишина. Прислушавшись к шуму снаружи, я поняла, что идет дождь. Вот почему подол моего платья мокрый. Тускло горели свечи, у дальней стены уютно потрескивали дрова в камине. В углах и на потолке, между толстых деревянным балок, сгустилась темнота, но в самом центре, там, где сидели мы, было светло и тепло.

— Того, кто наехал на меня… нашли? — украдкой я взглянула на профиль князя: тот задумчиво смотрел чуть в сторону, на игру света и тени на стене.

Вопрос застал его врасплох, но он быстро взял себя в руки и резко качнул головой.

— Нет, разумеется. Извозчик сбежал.

Во второй раз тяжелую тишину прервал дворецкий в черной ливрее. Распахнув двери, он и еще несколько слуг внесли в гостиную большой поднос, уставленный чашками, чайником и небольшими вазами с каким-то сладостями.

— Доктор велел вам поесть, — скупо пояснил жених.

Слуги, расставляя посуду на низком столике возле дивана, изо всех сил старались сохранить безучастный вид, но я замечала их заинтересованные, любопытные взгляды. Я потянулась к изящной фарфоровой чашке с тонкой ручкой и сделала небольшой глоток. Чай был крепким и горячим, и я сразу же почувствовала тепло. В гостиной было прохладно, несмотря на уютно горящий камин.

— Что вы там делали, Варвара? — вновь спросил князь.

Внезапно на меня навалилась огромная усталость, и я тяжело вздохнула, не сдержавшись.

Я действительно устала. А больше всего я устала копить все в себе и хранить молчание. Жених был так настойчив, задавал по кругу один и тот же вопрос уже не в первый раз... Да, вероятно в глубине души он мог презирать молодую и глупую княжну Разумовскую. Совершенно точно не хотел на ней жениться, не испытывал особых чувств. Предпочитал общество других женщин — я видела своими глазами.

Но.

Ведь почему-то он все же интересовался случившемся?

Поднеся к губам чашку, я бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц. В профиль он был красив. Князь на меня не смотрел; его внимание приковывал огонь в камине. Сгущались сумерки, и длинные тени оседали на стенах и полу, и гостиная погружалась в мрачную, таинственную атмосферу.

Нет.

Я крепко сцепила зубы. Нет, я не стану рисковать и подаваться

сиюминутному порыву, вызванному усталостью и нервным истощением, я также не стану. Сейчас во мне говорил не разум, и я не буду прислушиваться к этому голосу.

Самое меньшее, над моими словами он просто посмеется. В худшем случае расскажет отцу, и они упрячут меня в дом для душевнобольных.

Я выпрямилась и отставила чашку в сторону. Потом повернулась и посмотрела жениху в глаза.

— Я устала и хочу домой. Отвезите меня.

И вновь в глубине его глаз мелькнула живая, острая эмоция. Но я заставила себя отвернуться. Я не собиралась искать что-то человеческое в этой застывшей глыбе льда.

Князь досадливо поморщился, но — вот уж диво — ни спорить, ни спрашивать больше ничего не стал.

— Как вам будет угодно, — кивнул сухо и поднялся с кресла, и беглым, машинальным движением оправил сюртук.

Пока я прожигала взглядом мягкий ковер под своими ногами, пытаясь решить, стоит ли просить мне помочь, перед моими глазами появилась широкая мужская ладонь. Я подняла голову: с застывшим, нечитаемым выражением лица передо мной стоял князь Хованский.

Свои перчатки я где-то потеряла. И он также был без них. И касаться друг до друга голыми руками являлось вопиющим нарушением этикета, пусть формально мы были женихом и невестой.

Когда я вложила пальцы в его ладонь, он на мгновение сжал их гораздо сильнее, чем полагалось. Простое прикосновение всколыхнуло целую бурю чувств, и я понимала, почему. Физический контакт был так редок и непопулярен в это время, в этом веке. Потому-то и казалось, что по рукам пробежали искорки, когда я почувствовала подушечками пальцев прохладную, твердую ладонь жениха.

Я встала, и голова тотчас закружилась, и потребовалось несколько минут, чтобы гостиная перестала расплываться у меня перед глазами.

Сжав мой локоть, жених проводил меня до экипажа, и в густых сумерках я не смогла разглядеть ни сад вокруг особняка, ни само здание. Путь наш прошел в молчании. Я про себя считала секунды, чувствуя, как стремительно теряю остатки сил. Князь Хованский со скучающим лицом глядел в темное окно кареты.

А дома нас встретил настоящий переполох: вернувшегося со службы отца наконец настигла записка от жениха, и он как раз собирался на поиски блудной дочери. В холле остро пахло нюхательными солями и нашатырем: Кире Кирилловне было плохо.

Пока отец и жених обменивались любезностями на прощание, я застыла, прислонившись плечом к стене.

Когда князь Хованский подошел ко мне, я отчего-то внутренне напряглась.

— Поправляйтесь, княжна, — сказал он, поцеловав воздух над моей ладонью.

Я не позволила искренности в его голосе себя обмануть.

Лакеи едва закрыли за ним двери, когда отец приступил к допросу.

Глава 16.

Итак, меня посадили под домашний арест.