?Когда истина лжёт

W.o.l.f.r.a.m.

– Я не знаю, - повторяюсь, но найти ответа мне сейчас всё равно не удастся. – Просто мне некомфортно с ним.

Ложь. Сидя в кабинете над контрольными, я чувствовала себя вполне уютно. Так в чём же дело?

– Я даже не думала об этом, - медленно заявляет Кравец, всматриваясь в свои руки и разминая пальцы. – Я не знаю, комфортно мне с ним или нет.

– Ты повелась на его внешность и необычный характер, - в пустоту продолжаю я, интонацией не придавая реплике какого-то особого значения.

– А ты? Что в нём тебе нравится? – стоп-стоп, я не говорила, что он мне нравится. Или о чём ты? Уточни,

пожалуйста. От этого зависит моя реакция. – Ну, какие черты в нём тебе кажутся привлекательными.

Прикусив губу, я сделала задумчивый вид, стараясь вспомнить облик практиканта. Видимо, затянувшаяся пауза напрягала подругу, раз её лицо приобрело такое странное выражение. Нет, Ксень, я не влюбилась в него, чтобы скрывать это от тебя. Я просто пытаюсь сделать образ Егора материальным.

– Взгляд, - пристальный, серьёзный, взрослый, в упор, совсем близко. – Губы, - увлажнённые, рельефные, двигаются и что-то говорят, меняют форму и соблазняют повторять те же движения, как гипноз. – Стиль, - руки в карманах брюк из плотной ткани, дорогие часы и туфли из настоящей кожи, рубашки накрахмаленные, приталенные, заправленные, с манжетами и запонками. – Голос, - терпкий, грубый, не подростковый, а уже мужской, отчётливый и резкий, с придыханием говорящий «не смей никогда приближаться ко мне, как к…».

– Кать?

Она удивлена и испугана. Блин. Я позволила себе увлечься воспоминаниями… Как я это говорила? Как?! Что ты видела в моих глазах сейчас, Ксень? Что ты видела в моих чёртовых глазах? Почему ты смотришь на меня так? О чём ты думаешь, Кравец? Скажи мне. Скажи мне, прошу тебя. Скажи, как я только что это говорила! Потому что эти воспоминания сводят меня с ума. Мне нельзя придаваться им так сильно – я теряю контроль, не могу управлять тем, что делаю и что говорю, когда вспоминаю об этом. Эти воспоминания меня душат и обволакивают, словно сладкой ватной дымкой. Надо срочно отвлечься. Кравец, прошу тебя, не молчи. Только не сейчас закрывайся в себе, только не думай. Просто скажи, как это выглядело. Потому что без твоих слов я не успокоюсь. Ксюш, я умоляю тебя.

– Ты только что… говорила это так, будто, - собирается с силами и боится моей реакции, - заинтересована в нём, будто между вами… что-то было.

– Ничего не было, - моментально выпаливаю я.

– Верится с трудом. Ты даже отвечаешь слишком быстро, - она спокойна и рациональна сейчас. Прячет внутри зародившийся ком ревности, от которого так долго избавлялась сегодня. – А ты же знаешь, что слишком сильное отрицание…

Не продолжай, прошу. Меня всю скрючивает от этих мыслей – не дай мне загнуться совсем от твоих слов. Кто угодно. Я могу выдержать это от любого человека, только не от тебя. Мне хочется сложиться в какую-нибудь позу йоги и сломать себе хребет. Эта боль – пусть она будет подарком мне. Самым лучшим. Я согласна на любую боль, кроме этой, душевной. Кроме твоей боли, которая не заставит себя ждать. И тебе не будет, куда пойти поплакать, некому сказать, потому что я – всё, что у тебя есть.

– Нет. Это не так, Ксюш. Поверь мне, прошу. Всё не так.

Видимо, на лице всё отражалось: все мысли, чувства, эмоции, потому что Кравец замолчала, и было видно, как мысленно она ставит вето самой себе на эту тему. Спасибо за то, что поняла и приняла мои слова за правду. Лгать больше

у меня нет сил.

– Верю, - я не замечаю серьёзной ноты её слова, - но скажи, что он сделал такого, что тебе так больно?

Жестокая. Какая же ты жестокая, Кравец.

– О чём ты? – поднимаю на неё опущенный взгляд и осознаю, что мы будто поменялись ролями: теперь она, здравомыслящая и главная, утешает меня, глупую и беззащитную.

– Что он сделал такого, что ты так мучаешься? – пауза. Следит за моей реакцией. – Обещаю, что на личный счёт принимать не буду…. Если он причинил тебе боль, то ни о какой моей влюблённости в него не может быть и речи.

Когда ты успела так измениться, Ксень? Ты… такая взрослая. Самостоятельная. Сильная. Я недооценила тебя? Вечно с тобой вела себя как с маленькой девочкой. Почему я не заметила, когда ты так изменилась? Почему я не заметила в тебе взрослеющей себя?

– Ничего. Ничего не было, - вдох-выдох, Катерина, всё в порядке. – Просто он… давит на меня. Я же говорила, что мне некомфортно с ним. Любые слова он говорит так, словно хочет меня унизить, задавить. Он… пугает меня.

Ксеня молчала. Долго. Пронзительно она смотрела на моё состояние: озноб, испарина на висках, испуганный взгляд, почти смертельная бледность. Казалось, будто синяки под глазами стали ещё чернее, губы – слишком сухими, а во рту – ни одного влажного участка. Язык, зачерствелый и деревянный, метался во внутренней полости рта, словно загнанная в капкан зверушка. Я не могла произнести ни звука. Каким только чудом из меня не лились слёзы, было неизвестно. Но ощущения кома в горле, пересушенной полости рта, изнывающих от перенапряжения висков никуда не девались. Вместо привычного пресса внутренностей, словно я чувствовала себя слишком уж не в своей тарелке, была физическая, очень сильная, боль.

Незаметно для меня, на столе появился стакан воды, к которому я тянулась, как к оазису. Пустыня – вот, что сейчас было внутри меня. Поражённая, изувеченная временем, надоедливая и постоянная, неизменная пустыня. Почему я так отреагировала? Так остро. Словно во мне скапливался гной, скапливался и скапливался. Появилось заражение, инфекция. И теперь эта противная жидкость прорвалась наружу, уничтожала всё, подтверждающие мою жизнь, осушала и сжигала, словно кислота. Знаешь, я была бы рада не ампутации, а смерти в таком случае. Для некоторых пациентов – боль настолько невыносима, что они просят не увеличенную дозу морфия, а смерти. Пожалуй, у меня всё идёт к этому. Если не исправить ситуацию, то я обречена.

– Было бы странно, если бы он не пугал, - внезапно говорит Ксеня, словно старается своими словами воззвать к моему рассудку. Её речь болезнетворно влияет на меня, а голос – ослепляет меня своей холодностью. – Взрослый мужчина…. Да ещё и все вокруг от него без ума. Особенно твоя лучшая подруга. Как же тут не….

Всё-таки я воспитала в лучшей подруге слишком много жестокости. Надо было в меньших дозах давать ей своё трезвое мнение – может, избежала бы этого изнывающего в груди чувства вины. Мои отговорки, что она не причём, сыпались вокруг да около, образовывая неплохой сугроб. Думаю, Кравец сейчас пытается изменить свой внутренний мир в рекордно короткие сроки, потому что больше тащиться от историка она не имела права по её собственному мнению.