Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
И только вот эти полупьяные да и пьяные мгновения жизни шлют в кровь живое тепло. Нет же уже теплого, дышащего бока Маши Селевановой. Хе-хе, этого нет в мире, на этом свете, здесь, под Сосыхой, но в голове моей, в закуточке памяти теплится ее золотая головка и светло-голубые глаза, обдающие какой-то незримой, волнующей пеленой.
О, как теперь понятны наркоманы! Они уходят от скуки жизни в обманчивую яркую эйфорию, когда каждая жилочка и каждый волосок шевелятся.
Так же естественно, как собирать на стол, так же отрепетированно стали выпивать и между этим делом говорить о том, как часто все вспоминают друг друга. У кого-то есть даже альбом. Да, фотоальбом
Наша компания, «девочки» переключились на чету Волковых. Прекрасная дама из 19 века рассказывала об особом способе засолки огурцов, поэтому, верно, Глеб заскучал и предложил мне:
– Искупаемся?!
Я отказался.
– Тогда я сам поплаваю!
Но плавал отставной прокурор не сам. В пруду резвились девушки. Скорее всего, они были в том самом возрасте, в котором мы проводили ночь в Шишкином саду.
Глеб Сугробов, разбежавшись, смело бултыхнулся в пруд. И что-то уже кричал, и подплывал к стайке этих девчушек, и подныривал под них. Его скользкая и мокрая голова оказывалась то по одну сторону хоровода, то по другую до той поры, пока они не приняли Глеба в компанию. «И нечему здесь удивляться – сказал я сам себе – И ты ведь такой же. Им, девчонкам, просто любопытно. И они думают: «Вот этот дедушка, надо же, он никакой – не вепрь, не ветеран, а умеет даже вот так подныривать и сиять вставными зубами. Молоток!» Но они ведь в душе смеются и над этим старым брюхом, и лысым черепом.
Впрочем, это все мои домыслы. И чтобы эти домыслы не клевали меня, я опять пошел в компанию. В беседку. Саша Волков курил. Он подвинулся. Пустил дым ароматной своей сигареты в сторону и вдруг сказал:
– Да, задал ты мне вопрос.
Никаких вопросов я не задавал. Но промолчал.
– А где уж мой сакс, не помню. Я не брал его в руки лет тридцать. Гантели – это да. Вот тренажер, естественно. А сакс? Он, наверное, остался в старом доме. Его хозяева выкинули. Да, скорее всего, выкинули! Зачем он им? И мне он тоже не был нужен. Мы с Розой переехали в новый дом, в двухэтажный. А сакс… Давай треснем? Чокнемся.
Пластмассовыми стаканчиками чокаться – это все равно что целоваться через платочек. Но все же чокнулись.
Грустный Саша Волков.
– С этого у меня что-то переломилось… Вот как палка, с треском. И деньги стали сыпаться, а вот переехали в новый дом – и сразу хрясть… Ну, да не бери в голову.
Сын начальника милиции, Саша Медведев теперь воспринимал меня как случайного поездного пассажира, которому можно рассказать все, не идти же атеисту к священнику. Но тут же почему-то умолк. И спросил:
– А как теперь Сашка Дьяконов?..
– Процветает! – ответил я. И в голове опять пружинкой мелькнула его, Сашки Дьяконова, ироническая усмешка.
Поразительно, но кончилось спиртное. Кто-то предложил сбегать за самогонкой на хутор. И кто-то уже пошел. Из пруда вылез одинокий и немного злой Глеб.
– Сорвались с кукана, – кинул он, поводя мокрыми и достаточно мощными плечами.
– А петь? – сказал я.
– Щас, само собой.
Я ожидал, что запоют те самые песни, с протяжкой и с рефреном, от которых пахнет ковылем и грушей-дичком, узваром и чиряками,
Галка Кожухова принесла полторашку самогона. Ее не успели допить. Хотя и пили, будто выполняли какой-то план. Уже не особо закусывая, объелись. И все больше хохоча. И мне опять показалось, что здесь пирует и жрет эту сивуху стая монстров. Я ненавидел их. И твердо знал, что один из этих ископаемых хищных ящуров я сам.
И я сам, пьющий все это время сухое вино, плеснул себе половину стакана смаги.
Успел проглотить содержимое мутного стакана. Успел. И внезапно с другого берега пришло оно. Это самое помрачение! Темно и космато оно ползло на кучку одноклассников-монстров. И ударило с неба, и плеснуло. Кипящей, и холодной, и обжигающе ледяной лентой. Из каких только брандсбойтов не шарахнуло на нас с неба, сбив всех в одну жалкую кучку, погасив Санину сигарету, полоснув по скользкому, тяжелому боку Зинки Сиволобовой.
В лимузине всем не поместиться, поэтому и Саша и его Роза терпеливо жались в этой же беседке, пока кто-то не пожалел все ту же глазастую куклу:
– Мы, может, пешком, что тут, а вы хоть в машину сядете, там тепло.
Этот «кто-то», бывшая Кузякина, тут же пожалела о сказанном, но слово уже вылетело. И все с какой-то непонятной логикой стали посылать супругов Волковых в «мерс».
– А мы вот, у нас мужчины.
Дождь немного укротил свой пыл. И по песчаной дороге, уже мокрыми, до самой последней нитки, было шагать вначале любопытно… Смогут ли преодолеть?
– Эх, песенку бы! – кричал сквозь дождевые струи Глеб. И сам начинал срывающимся голосом. Подхватывали. И начинали новую.
Одноклассницы висели на руках. Неудобно, конечно. Но я терпел. И начинал пронимать какой-то озноб. Справа от меня довольно резво шла Люда Соколова. Я не так уж прост и автоматически, может быть, это идиотизм профессии, следил за всеми во время застолья. Люда эта почти всегда молчала. Пила, ела, отвечала на вопросы. Она всегда была такой, даже сорок лет назад. Умеренной. И поэтому-то не очень и постарела. Ее черты угадывались. Лицо. Стрижка под французскую модную тогда певицу Мирей Матье. И фигура. Ну, обыкновенная женщина, увядающая.
Я подумал, что она стала совсем уж унывать. И стал ее по-своему веселить. С левой руки Кожухова шевелила губами, пела. А с правой – полное уныние.
– Мы идем болотами, папоротниками, сквозь ледяную мглу, – выл я, меняя тембр голоса.
Глупо, конечно!
– Ледяную воду! – поправила меня одноклассница.
– Ну да!
Опять глупое любопытство подмывало меня спросить. И я спросил, конечно, обернув все это в шутку:
– А ты, Люда, почему-то отстала в своем развитии?
Она не поняла. Хмыкнула.
– Ну, ты как-то моложе нас всех.
– Я просто тише живу. Тише едешь – дальше будешь.
– Законсервировалась?
– Ага.
Она обернула ко мне свое мокрое лицо с уже смытой косметикой, с ровной, прилипшей к голове стрижкой, этакой черной волной, и заговорила, явно обращаясь не ко мне. А опять куда-то в надвигающийся сумрак, ведь начало вчереть.
Она говорила, как читала молитву или стихи. И облизывала губы и трясла головой:
– Я любила его.
– Кого его?
– Мужа. Он простой электрик. Да и я, кто я – секретарша в суде. Я видела в том суде, как быстро живут люди. Женятся-разводятся. А у нас не так. У нас росли двое дочек. Ласковые, добрые. Они теперь в городе, замуж вышли. Им, наверно, хорошо.