Когда наступает рассвет
Шрифт:
Время тянулось мучительно медленно. Внезапно загремел замок. В камеру вошли тюремщики, заорали:
— Встать! Построиться вдоль нар! Будет говорить большой начальник.
Стащили с нар и молодого красноармейца, стонавшего в углу. Вошел человек в легком дорогом пальто, в шляпе. Проня взглянул на него и глазам не поверил: Латкин!
«Чудеса! — с удивлением подумал Проня. — Как же он попал сюда? И что ему здесь надо?..»
Но Латкин вскоре сам выложил, зачем он пожаловал. Свою речь
— …Формируется особый вычегодский отряд, записывайтесь в него! Командует отрядом смелый и отважный капитан. Вам дадут хорошее жалованье, отличный паек, новое обмундирование… Старые грехи простят… Отряд идет освобождать коми край. Поэтому в первую очередь будем записывать зырян. Есть желающие?
Латкин окинул заключенных пристальным взглядом, его рыжие брови поползли вверх, он выжидающе молчал. Обитатели камеры тоже молчали. Заметив среди заключенных Проню, Латкин на миг задержал на нем свой взгляд.
— Нет желающих? — строго спросил он. — А вот с тобой, парень, я встречался в Усть-Сысольске. Ты приходил в управу? Хлеб выпрашивал?
— Неужто это вы, господин Латкин? — На лице Прони — глуповатая радость.
— То-то же… Ну как? Будешь записываться в отряд?
— Я? Да нет, пожалуй…
— Почему?
— Сам видишь, господин начальник, какой я вояка. Руку не могу поднять, сломали.
— В госпиталь направим, вылечат. Через недельку снова станешь солдатом. Рука не беда. Было бы желание…
— Оно, конечно, так, господин Латкин, но опять же нутро мое крестьянское, чужой хлеб не принимает. Вам, видать, английские галеты впрок идут. Вон как раздобрели. А мое нутро — хоть тресни: не принимает.
Латкину словно горячей золой бросили в глаза. Забегал по камере:
— Комедию ломать вздумал? Забыл, с кем разговариваешь? Да я тебя…
Раздался звон шпор. В камеру стремительно вошел Орлов в светло-серой шинели штабного офицера и в лихо заломленной фуражке, с папиросой в углу рта. За ним следовал Гарин.
— Что случилось? Почему шум? — спросил Орлов.
Все молчали.
У Орлова нервно дернулась щека, угрожающе шевельнулись усы.
— Надеюсь, вам все ясно растолковали? Кто согласен в особый вычегодский добровольческий отряд? Желающие — два шага вперед!
Люди стояли неподвижно. Никто из девяти человек не двинулся с места.
Орлов круто повернулся к Гарину:
— Господин капитан! Можете распорядиться…
Гарин, взяв у тюремного надзирателя список арестованных, стал вызывать:
— Бусыгин!
Железнодорожник переступил с ноги на ногу.
Гарин искоса взглянул на него.
— Списать… Коноплев? К тюленям!.. Соснин?.. Это ты? Списать!..
Так он перебрал всех, последней он назвал фамилию Прони.
—
— Разрешите попросить вас «командировать» его к тюленям, — произнес Латкин.
— О’кей! — протянул на американский манер Гарин. — Можно и так!
Он повернулся спиной к Проне и вышел. За ним последовали и остальные.
Холодным осенним днем в трюме грязного пароходишка Проню вместе с другими арестованными привезли на остров Мудьюг, расположенный в Двинской губе Белого моря. Интервенты использовали остров, разместив на нем ссыльно-каторжную тюрьму. Бежать отсюда было невозможно — кругом вода, безлюдье. Климат суровый: холодные ветры, зимой — метели. В том царстве льда и снега человек при плохом питании и тяжелой, изнурительной работе долго не выдерживал.
Каторжная тюрьма на острове Мудьюг была организована интервентами летом 1918 года, когда английская губернская тюрьма, каменные подвалы таможни и другие застенки уже не вмещали арестованных.
С очередной партией смертников сюда попал и Юркин.
С тоской Проня оглядывал незнакомый остров.
Над островом сумрачное, неласковое, но такое родное северное небо! Чайки с тоскливым криком носятся в туманной пелене моросящего дождя. Видны дозорные вышки, крыши бараков. На южном конце острова чахлые деревья.
Шлюпка не могла подойти к берегу. Конвоиры приказали арестованным прыгать прямо в воду. Проня был моложе всех. Он первым выскочил из шлюпки и очутился по пояс в ледяной воде.
Выбравшись на сухое место, Проня почувствовал, что закоченел. Стараясь согреться, он топтался на месте, подпрыгивал, разминался. Все заключенные сбились в кучу, чтобы согреть друг друга. Бородатые конвоиры орали:
— Прекратить возню! За нарушение порядка — расстрел… Равняйсь! Шагом марш!..
Голодные, закоченевшие люди, еле передвигая ноги, направились в лагерь, обнесенный двумя рядами колючей проволоки.
Потянулись жуткие дни каторжной жизни. Проня даже предполагать не мог, что ему доведется испытать такой ад. Выполняли бессмысленную и изнурительную работу. По всякому поводу заключенных безжалостно избивали, морили в карцере. Спали они на голых нарах — не разрешалось подстилать под себя ни травы, ни мха. Запрещалось даже разговаривать друг с другом.
Такие порядки установили интервенты. Затем охрана острова была передана белогвардейцам. В охрану подобрали тех, кто отличался особой жестокостью. Возглавлял этот лагерь бывший начальник сибирской каторжной тюрьмы палач Судаков, не расстававшийся с увесистой дубинкой.