Когда наступает рассвет
Шрифт:
В толпе отчаянных смельчаков был и Проня. Прибежав на берег, он огляделся: Мартынова не было.
«Неужели погиб?» — подумал он.
С ближнего карбаса его торопили:
— Хочешь жить — садись поскорее, пока охранники не нагрянули!
Вдруг он заметил, как со стороны лагеря, из низинки, выбрался человек и, прихрамывая, заковылял по песку к карбасам.
— Василий Артемьевич! — радостно крикнул Проня. — Сюда давай! Скорее!
Он бросился к Мартынову, подхватил его под Руку.
Мартынов тяжело
— Что случилось? Ранили? — спросил Проня, обняв друга за плечи и помогая идти к берегу.
— У главных ворот осталось человек десять убитых и раненых… Меня пуля задела в ногу… Кость, видно, цела. Перевязать бы…
— Скорее в лодку! Нас торопят, можем не успеть!
— Идем!.. — Но силы оставили Мартынова. Если бы Проня не поддержал его, он тут же свалился бы на песок.
Проня с трудом взвалил Мартынова на плечи и почти бегом донес до ближайшего карбаса, затем забрел в воду и стал выталкивать грузную посудину на глубокое место.
— Полный вперед! — крикнул он, вскарабкавшись на карбас.
Сидевшие на веслах неслаженно, но сильно налегли— карбас заскользил к берегу, смутно вырисовывавшемуся в серой утренней дымке.
Остров смерти остался за спиной.
Трудная осень
В это утро Домна проснулась у себя в деревушке в постели матери.
— Мамук! Уже утро? — спросила она.
— Спи, детка, спи. Полежи еще со мной рядом! — ласково отозвалась мать.
— На работу бы не опоздать, — забеспокоилась Домна и поверх спинки деревянной кровати взглянула в окно. Оно было черное, рассвета еще не чувствовалось. Слышно было, как посвистывал холодный осенний ветер.
— Ах, какая ты теплая, мамук! — прижимаясь к матери, прошептала Домна и подумала с горечью: «Кто знает, когда еще удастся снова изведать домашнего уюта, материнской ласки? Может случиться, что не скоро встретимся…»
Закрыв глаза, Домна притихла под негромкий говорок старушки матери:
— Ты, доченька, поспи еще. Разбужу, не бойся. Девичий утренний сон сладок. А мне что-то не спится и теперь не уснуть. Полежу еще с тобой чуточку и встану печку топить, завтрак тебе готовить.
Домна, не открывая глаз, улыбнулась, подумала с нежностью: «Хитришь, мамочка! Знаю — не засыпала, а говоришь — выспалась. Ох, сколько я тебе причиняю беспокойства!..» Она плотнее прижалась к матери, наслаждаясь счастливыми минутами, так редко выпадавшими на ее долю за последнее время.
Лежать в материнской постели было и сейчас так же приятно, как в детстве, словно вновь вернулось оно. «Ах, годы детства, где ты, майбыр — мое счастье?..»
Домна лежала, стараясь заставить себя ни о чем не думать. Но события последних дней не выходили из головы.
Усть-Сысольск переживал тревожные дни. Ревком, организованный, как только стало известно о движении белой банды, ввел в городе осадное положение. Всех коммунистов объявили мобилизованными. Оружия не хватало — оно было отправлено еще раньше на другие фронты. По приказу ревкома немедленно приступили к сбору охотничьих ружей, берданок. В помещении профтехшколы организовали отливку пуль из свинца. Навстречу банде был спешно отправлен отряд красноармейцев под командой помощника уездного военкома Прокушева, в прошлом штабс-капитана.
Лежа в постели, Домна вспоминала, как всем городом провожали этот отряд к речной пристани. Отряд погрузился на буксирный пароход «Иртыш» и отправился вниз по реке. Стояли первые морозы, по реке плыло густое сало, вот-вот мог ударить ледостав.
Отряду было приказано: пока есть малейшая возможность, пока колеса парохода не обледенеют окончательно — плыть!
Большие надежды возлагались на этот отряд. Он должен, обязан остановить врага, не допустить захвата Усть-Сысольска.
Проводив красноармейцев, ревком приступил к формированию отряда добровольцев-партизан, чтобы иметь под руками хотя бы какую-нибудь силу для охраны города. В отряд записалась и Домна. Ее отговаривали: не бабье, мол, это дело. Но Домна настояла на своем.
— Ну что ж, пусть будет по-твоему, — сказали ей в ревкоме.
Вчера вечером Домна пришла к матери и рассказала о своем решении.
— О господи! Зачем ты это сделала, доченька? — забеспокоилась мать: слезы побежали по ее сухим морщинистым щекам.
Домна утешала ее как могла:
— Мамук, не плачь. Не надо! Вот увидишь, все будет хорошо: прогоним беляков, снова вернусь к тебе, и будем жить да радоваться. Не сердись, родненькая.
Но материнское сердце словно предчувствовало беду.
— Тебе же, мое дитятко, только двадцать с небольшим! Вся жизнь впереди. Разве можно так испытывать свою судьбу, играть ею?
Домна стояла на своем:
— Пойми, дорогая, если я не пойду, другой не пойдет, третий откажется — кто будет бороться с врагом? Не идти мне никак нельзя! И ты меня не удерживай и себя не терзай напрасно. Зачем слезы лить?
«Может, лучше было не говорить матери? — раздумывала теперь Домна, лежа рядом с ней в постели. — Видать, всю ночь, бедная, глаз не сомкнула».