Когда отцовы усы еще были рыжими
Шрифт:
Он стоял в витрине кондитерской. Гном, самый чудесный гном, которого только можно себе представить. Он во всем - вплоть до крылышек майского жука и лягушачьих лапок - так точно соответствовал порождению нашей фантазии, что мы в состоянии были только шептать, когда справлялись, продается ли он.
– Этот?
– спросила продавщица.
– Да, конечному нас их на складе целая куча.
Нас страшно возмутили ее слова, и отец еле удержался, чтобы не сделать ей замечания. В конце концов мы его все-таки купили, хотя он под своей одежкой из станиолевой бумаги оказался
Отец меня утешил. Если поставить его в безопасное место, то и шоколадный гном с легкостью доживет до восьмидесяти, а то и до ста лет.
Два года он, во всяком случае, протянул. А потом настал дождливый день, когда я не знал куда себя девать. Я начал рыться в старом хламе и обнаружил подаренный бабушкой детский граммофон. Я завел его и в задумчивости глядел на войлочный кружок.
И тут у меня возникла идея. А что если доставить удовольствие шоколадному гному и прокатить его на карусели?
Все получилось как нельзя лучше. Сразу видно было, что гному понравилось крутиться на войлочном кружке. И все же мне показалось, что он, пожалуй, не против крутиться еще быстрее. Но едва я прибавил скорость, как он, блаженно улыбаясь, свалился, отлетел к стене, шмякнулся об нее и невзрачным комочком станиолевой бумаги упал на пол.
Его смерть причинила мне большое горе. Отец сразу же - отпросился на службе, и мы поехали за город, в Бризеланг, где и закопали под засохшим дубом выложенную мхом сигарную коробку, в которой лежал гном, или, вернее, его останки. Я, глотая слезы, копал могилу, а отец насвистывал печальные песни Германа Ленса; потом мы воткнули в могильный холмик крест, сделанный из заячьих костей, и, не обменявшись ни словом, поехали домой.
Но и потом, еще очень долго, отец никогда не уставал ездить со мной на могилку.
А однажды, когда горе уже несколько притупилось, отец сказал, что времена сейчас трудные, и было бы неплохо иметь в своем распоряжении талисман - доброго гнома.
Он сунул руку в карман и протянул мне крошечный комочек глины, и вправду отдаленно напоминавший сидящего гнома.
– Сам обжигал, - заявил отец.
Моего разочарования как не бывало.
Я постоянно таскал с собой этот талисман, покуда он совсем не одряхлел. Но я уже к нему привык и привязался еще больше, чем отец. Так или иначе, но всякий раз, когда мы хотели, чтобы нам что-то удалось, мы сперва плевали на гнома, а потом я целый день таскал его в кармане брюк, все время сжимая талисман в кулаке. Конечно, он не стал от этого красивее, но выразительнее безусловно.
Однако наш гномик-талисман и вообще был явлением необычайным. Например, чтобы сохранять свою волшебную силу на больший срок, он должен был каждый год устраиваться за городом на зимнюю спячку.
Место, которое отец облюбовал для этой цели, было в красивой долине. Окруженная ольхою впадина в лесу, на краю которой любили появляться дикие кабаны. Путаница воздушных корней ольхи была точно создана для гномьего замка. Там имелись анфилады комнат, кухни и кладовые, подвалы в чердаки. Важнее всего нам было затемнить как следует спальню нашего гнома. И запасы на зиму у
Потом мы прощались с ним. Церемония прощания задумывалась гораздо длительнее, чем бывала на самом деле, отец знал массу разных формул прощания и тому подобных грустных обрядов. Но я всегда так плакал, что отец удовлетворялся сокращенной программой.
В конце марта гном-талисман возвращался к нам. Это был праздник поважнее даже, чем день рождения отца, и встречали мы его обсыпным тортом, кофе, фонариками и песнями. Отдохнувший и набравшийся сил гном вновь приступал к своим нелегким обязанностям.
Наступила осень, и мы со слезами препроводили гнома в его ольховый замок, а когда опять пришел март, мы, ликуя, поехали за ним, - но он исчез.
Вся долина была затоплена, ольховые стволы на целый метр уходили под воду.
Сначала мы растерялись, потом отец взял себя в руки.
– Ты видишь его лодку?
– Он неуверенно откашлялся.
– Нет, - сквозь слезы пробормотал я. Но отец не растерялся.
– Это счастье!
– твердо сказал он. Сбитый с толку, я взглянул на него.
– Неужели ты не понимаешь?
– спросил отец.
– Он уплыл, когда поднялась вода! А для чего же мы вырезали ему лодку?
– Ты уверен?
– спросил я.
– Слушай, - сказал отец, - не станешь же ты отрицать, что я знаю толк в гномах?
– Нет. Но почему же он просто не дождался нас тут, в лодке?
– Могу тебе точно сказать, - проговорил отец.
– Времена теперь не такие, чтобы гномы чувствовали себя уютно.
– Правда?
– Честное слово, - отвечал отец, - как ни печально это звучит,
Это был последний наш гном. Он еще несколько раз писал нам, но отец оказался прав: его приветы в почтовых открытках были такими робкими, что просто духу не хватало звать его вернуться.
ВЫЛАЗКА В ЖИЗНЬ
По правде сказать, политические собрания мы недолюбливали. Ведь если они не такие как надо, - люди недовольны, а если даже такие как надо, поневоле склоняешься к мнению других. Но однажды мы все-таки пошли на собрание: Фрида считала, что нам необходимо послушать ораторов, лучше которых в настоящий момент не было в коммуне северо-восточной части Берлина.
Собрание происходило на старой мыловаренной фабрике в Панков-Хейнерсдорфе, на самом краю города. Сразу за фабрикой начинались поля и луга; мы бы с удовольствием сделали небольшой крюк и прогулялись, ведь стояло лето, слышались трели жаворонков, и солнце так играло в осколках стекла на мусорной куче за мыловаренной фабрикой, что эта куча казалась огромной, свалившейся с неба люстрой. Но Фрида сказала, что потребует у нас отчета, и мы вошли.
На фабрике везде до одурения пахло фиалковой эссенцией. Ораторы и вправду оказались прекрасными, говорили гневно и убедительно, они хотели, чтобы все мы были сыты, а если это не всегда возможно, то мы должны с надеждой обратить свои взоры на утреннюю зарю.