Когда отцовы усы еще были рыжими

Шнурре Вольфдитрих

– Приятного аппетита!

Трапеза проходила в полном молчании. И нельзя было толком понять, связано это с замечанием отца или с тем, что каждый сосредоточился на каплуне. Барон его не ел. Он сложил руки под подбородком, поставив локти на стол, и рассеянно смотрел на пыльную, украшенную серпантином лосиную голову, которая с противоположной стены пустыми глазницами изучала комнату. То и дело барон отламывал кусочек подсушенного хлеба или прихлебывал из стакана минеральную воду.

Отца это страшно смущало. Хотя видно было, что

он с удовольствием съел бы еще каплуна, он вскоре энергично отодвинул тарелку и теперь сидел точно так же, как барон, только вид у него был не такой отсутствующий, и он раздраженным взглядом обводил занятую едой компанию.

А я не видел оснований отодвигать тарелку; кто знает, когда еще в новом году доведется есть такую птицу! Я ел и ел, пока от жажды уже не мог проглотить и куска.

К счастью, кухарка как раз поставила перед каждым прибором серебряную мисочку с водой; вода оказалась тепловатой, но все же это лучше, чем ничего. Выпив ее, я удивился, с чего это все так насмешливо смотрят на меня. Полковник даже обмакнул пальцы в свою мисочку, так, чтобы это бросилось мне в глаза. Я вопросительно взглянул на отца. Вид у него был подавленный; я никак не мог сообразить, в чем дело.

Вдруг барон налил в свою серебряную мисочку минеральной воды, чокнулся со мной и одним глотком осушил ее.

У полковника уши налились кровью.

– Прошу прощения, - сказал ему отец. Он встал и поклонился барону. Тот благодарно кивнул.

– Странные нравы, - проговорил граф Станислав, отходя от стола.

– Странные?..
– Под бородой Рохуса Фельгентрея что-то шевелилось.
– Я бы назвал это провокацией.

Теперь напряжение уже достигло предела, казалось, вот-вот разразится гроза. Господин Янкель Фрейндлих невольно даже втянул голову в плечи.

Барон мизинцем подобрал с тарелки крошки подсушенного хлеба и заинтересованно стал его рассматривать.

– Будьте добры, десерт, - сказал он немного погодя.

Хердмуте, вся дрожа, внесла десерт. Это было желе; дрожь Хердмуте передалась и ему, эта дрожь передавалась каждому, кому Хердмуте его предлагала, вместе с порцией желе дрожь шлепалась на тарелку, а с тарелки на ложку: мы ели не десерт, а ложками поглощали волнение.

– Нет, - раздался вдруг хриплый голос, сперва нельзя было даже поверить, что он принадлежит господину Янкелю Фрейндлиху.

– Нет?
– бесцветные брови барона медленно поползли вверх, до середины лба.
– К чему относится это "нет"?

Стук ложек смолк.

– К этому обхождению, - с усилием проговорил граф Станислав.

– К какому?
– осведомился барон.

Дантист Лединек на мгновение перестал ковырять в зубах.

– А ты угадай, кузен.

– Я не люблю загадок, - отвечал барон, - на свете и так довольно необъяснимых вещей, зачем же еще увеличивать их число?

– Совершенно с вами согласен, - неожиданно вставил отец.

Тут в стеклянном глазу Рохуса Фельгентрея

сверкнула молния.

– Прекрасно, - выдавил он, - итак, значит, ясность.
– Он сделал глубокий вдох.
– Нет, трижды нет тому притеснению, которому вы с давних пор подвергаете нас!

– Четырежды нет!
– в изнеможении простонал полковник.
– И прежде всего...
– Он в смущении схватился за сердце и продолжал беззвучно шевелить губами.

Барон с треском разломил у себя на тарелке кусочек подсушенного хлеба.

– Я понимаю.

– Браво!
– громко произнес дантист Лединек.

Барон пропустил это мимо ушей.

– Вы чувствуете себя стесненными.
– Так монотонно его голос еще никогда не звучал.

– Стесненными!
– страстно проговорил господин Янкель Фрейндлих, пряча глаза за своим запотевшим пейсне, - стесненными, это может быть не совсем верно, оторванными, сказал бы я.

– Оторванными от чего?
– Меж бесцветных бровей барона пролегла глубокая вертикальная складка.

– От... от...
– Господин Янкель Фрейндлих внезапно потерял нить и беспокойно ерзал на стуле.

– От мира, - сказал граф Станислав и, точно принося клятву, ткнул длинным, тонким указательным пальцем в томик Рильке.

Тут уж отец больше не выдержал.

– Мир!
– гневно выкрикнул он.
– Бросьте вы наконец эти туманные формулировки! Мир! Да что это в самом деле?

– Это то, - строго проговорил Рохус Фельгентрей, - что впредь нельзя безнаказанно замалчивать.

Все остальные взволнованно закивали.

Барон рассеянно смотрел на них из-под низко опущенных век.

– Вы хотите контактов. Понимаю.

– Контакты!
– Отец как-то неопределенно помахал рукой в воздухе.
– С чего на земле началось все зло? С того, что Ева пожелала контактов!

– Смех да и только, - прокряхтел полковник, - газету господь бог наверняка бы ей позволил.

– Газета...
– Морщинка на лбу барона стала еще глубже.
– Дальше.

– Давайте выпишем толстые журналы, - предложил дантист Лединек, - тогда каждому будет что читать.

– Радио, - расхрабрился граф Станислав, - радио было бы еще лучше. Его массивный подбородок слегка дрожал, он неуверенно смотрел на барона.

– Я слушаю, - сказал тот, - дальше.

– Иногда можно было бы сходить в кино в городе, - робко высказалась Хердмуте.

Брови барона устало опустились.

– Дальше. Какие у вас есть пожелания к Новому году?

– Больше никаких, - поспешил сказать Рохус Фельгентрей и в смущении опустил глаза на скелет каплуна; ясно было, что от такой предупредительности даже Рохус Фельгентрей чувствует себя не в своей тарелке. Напрасно барон понимает все так буквально, это, так сказать, паллиативы. На самом же деле для них важнее всего в новом году, это... ничего нет проще... ээ... некоторое расширение кругозора.