Колдун не знает
Шрифт:
Большинство из них не имели никаких названий. Были там, впрочем, Большой Зуб, Гнилой Зуб и Ломанный Зуб. Вся же цепь называлась просто Зубами, а на картах обозначалась как Волчьи Зубы, чтобы не путать с двумя другими зубастыми цепями — Акульими Зубами на крайнем юге архипелага и Драконьими Зубами на севере.
Западный пролив граничил с довольно крупной Волчьей Головой — сильно гористым, почти необитаемым островом. Была там одна рыбацкая деревушка, да и в той жило человек сто, не больше. Название Волчья Голова остров получил по покрытой
Снега эти никогда не таяли. Вершина как бы взметнулась над плотно заросшими склонами и при взгляде издалека напоминала насторожившуюся волчью голову с остро торчащими ушами. Никаких волков здесь никогда не было, впрочем как и на Змеином острове змей.
Лодка скользила в Западном проливе. Берег Змеиного острова здесь почти везде был обрывистый. Его и называли — Западный Обрыв. Если посмотреть сверху, Змеиный остров больше всего напоминал длинную доску, косо упавшую в океан одним боком. Восточный берег полого спускался от западного обрыва в Восточный залив, а западный стоял торчком над Западным.
Ночь всегда наступала резко, как будто на мир накидывали черное покрывало, расшитое звездными россыпями. Я стоял на корме и любовался закатом, разукрасившим небеса и гребни волн своими багровыми отсветами. Эти мгновения были восхитительны, но так коротки!
В волшебных преданиях говорилось о странах далеко на севере, где солнце опускается за горизонт медленно и можно смотреть на закаты и рассветы намного дольше. Нужно будет обязательно проверить, правда ли это. Ещё несколько мгновений и последние лучи скрылись за Сахарным Волком.
Моё созерцательное настроение было нарушено раздавшимся совсем рядом сопением и покашливанием. С фонарем в руке ко мне приближался лодочник Боон. Чего хотел от меня старый хитрец?
— Ночью постоим здесь, чтобы не напороться на что-нибудь в темноте, а утром отправимся дальше. До деревни уже совсем немного. Но ночью не пойдём. — Боон поставил фонарь на палубу и прислонился к борту рядом со мной.
Лодочник Боон был известен в деревне своей предприимчивостью и способностью обжулить кого угодно. Впрочем делал он это всегда настолько изящно, честно смотрел своими небесно-голубыми глазами (что большая редкость в наших краях) на собеседника, говорил всегда только то, что приятно слышать, всем своим видом излучая понимание, дружелюбие и желание пойти на встречу во всех вопросах. Боону легко верили.
Благостную картину бооновского облика нарушал крупный, хищный нос, нависавшей над топорщившейся щетиной рыжих с проседью усищ. Когда-то и сам Боон был тоже вполне рыжим, но с возрастом поседел.
Я даже подумал однажды, не приходится ли он моему учителю, целителю-отравителю Оэле, родственником? И имел неосторожность спросить об этом самого Оэлу. Пикантность ситуации была в том, что Оэла и Боон не слишком-то дружили, даже не здоровались при встрече. Хотя открыто и не конфликтовали и в лицо друг другу не плевали.
Оэла тогда красноречиво
И я не упоминал. Как позже выяснилось из необъятного источника деревенских слухов и сплетен, которыми я не интересовался, но не мог не слышать, они действительно были дальними родственниками. Боон как-то раз обвёл Оэлу вокруг пальца в какой-то сомнительной хозяйственной сделке, после чего между ними всё было кончено, как не старался Боон очаровать Оэлу своими коварными речами и улыбками.
Ну а теперь этот хитрый ублюдок чего-то от меня хочет.
— Какой чудесный был закат, Олел!
— Угу.
— Мне очень жаль, что у тебя на родине произошло всё это.
— Угу.
— Правда, жаль. Это всё чудовищно.
— Боон, а чего тебе от меня надо? Давай говори прямо. И не пытайся распускать передо мной павлиний хвост своего убеждения. На меня даже колдовство не действует, а ты и подавно не подействуешь.
— Что ты, что ты, малыш Олел! Почему ты так плохо думаешь обо мне? Ну да, мы как-то раз не сошлись с твоим учителем во мнениях, но…
— Боон, не желаю ничего этого слушать. Говори, что тебе надо. И не называй меня малышом. Ты мне не отец и не мать.
— Не сердись, Олел, я ведь это от доброты. Ну, раз ты настаиваешь — слушай, я тут подумал: сейчас у тебя будет много разных забот, всё таки родственница приехала, да ещё с детьми, и всё это так как-то навалилось.
— Короче, Боон. Или, клянусь, напущу на тебя порчу!
— Не надо порчу! Что я такого сделал? Ладно, Олел, если хочешь короче, так я буду краток. Узнал я тут, что твой учитель, целитель Оэла завещал тебе всё свое хозяйство. Но вот скажи, зачем тебе столько? Отдай мне рыбосушильню!
— Просто так взять и отдать? В подарок? Я, Боон, конечно, наслышан о твоей наглости, но не до такой же степени!
— Что ты, что ты! Это я просто не так выразился. Конечно же не просто так. За долю от продаж рыбы. Ты ещё не совершеннолетний, но мы можем заключить устную договоренность. Я как бы просто буду тебе помогать.
— И за какую долю я буду принимать твою просто помощь?
— А разве дядюшка Боон когда-то кого-то обидел? Развее Боон жадный?
— Ну вообще-то много кого. И да, ты жадный, дядюшка Боон. Ты охрененно жадный и все об этом знают.
— Неправда. Боон совсем не жадный. Это его каждый норовит обидеть, а он добр и щедр.
Все эти обильные самовосхваления мне кого-то напоминали. Прослеживалась генетическая связь, явно прослеживалась и не только во внешности. Но в том случае, с Оэлой, все эти обильные словеса хоть имели под собой основания. А Боон тем временем продолжал исполнять свою заманчивую песнь.
— Послушай, я хочу внедрить новую методику сушки рыбы. Она даст нам колоссальный рост производительности! До сих пор мы просто сушили рыбу на ветру, но я узнал что-то намного более многообещающее!