Колесо в заброшенном парке
Шрифт:
— Как учится? — зачем-то спросил Стас.
— Да ни шатко, ни валко, — сказала Татьяна Владимировна. — У него в классе отличников совсем мало.
— Бедность — не порок, — жуя сказал Вовка.
— Беда мне с ним… У Добрыни столько троек за год — по истории, по географии. А мог бы все на твердую четверку сдать.
— Троечники тоже люди! — подал голос Добрыня.
— Вот я тебя сейчас тапкой! — Татьяна Владимировна сделала вид, что снимает стоптанную тапочку.
— Меня нельзя бить, я раненый! —
Стас и Вовка обалдело переглянулись, а Татьяна Владимировна, похоже, впала в легкий шок.
— Кто тебе это сказал? — тихо спросила она.
— Фонвизин! — с видом матерого литературоведа ответил Добрыня, хватая со стола очередной кусок хлеба с маслом и вареньем.
— Так он это лично тебе сказал? — с улыбкой поинтересовался Вовка.
— Нет, нашей училке по литературе. В какой-то повести, что ли. Называется вроде как «Отморозок». Или еще как-то… Там парень такой… недоделанный.
— Недоросль! — с досадой уронила Татьяна Владимировна. Было непонятно, к кому это слово больше относилось — к бессмертному творению Фонвизина или к непутевому чаду. — Постыдился бы! Вспомни, что ты в сочинении написал, горе мое!
— А чё! — насупился Добрыня. — Ну перепутал маленько…
— Маленько?! — Татьяна Владимировна всплеснула руками, посмотрела на Стаса с Вовкой и процитировала: «На выпускном экзамене в Царскосельском лицее молодой Пушкин очень понравился старику Ширвиндту»! Как вам это нравится?
Гости захохотали. Вовка при этом поперхнулся чаем и заткнул рот ладонью, от чего смех его напоминал повизгивание вперемежку с похрюкиванием. Стас, напротив, хохотал громко, со вкусом и перегнувшись пополам.
— Очень нравится! — сказал Вовка, все еще сотрясаясь от смеха.
— По-моему, просто великолепно! — не отставал от него Стас. — Ребенок… ох, прости, я хотел сказать, человек… мыслит творчески и неординарно. Это же дорогого стоит!..
Добрыня сиял.
Мама качала головой, глядя то на сына, то на гостей.
— Ты и по истории такой же… остроумный? — спросил Вовка, наконец, отсмеявшись.
— Ага, — без тени сомнения ответил Добрыня и пошевелил поврежденной ногой. — Я по всем предметам…
— Да уж! — огорченно проговорила мать. — По истории — особенно. Никакой памяти на даты! Вот когда была война 1812 года, а?
— Откуда я знаю! Не я ее устроил, меня тогда еще на свете не было… И вообще, у меня каникулы!
— Да чего там история… — вмешался в разговор Стас. — Размытая дисциплина — всего лишь «что было, то было». А, Вов?
Вовка важно кивнул.
— Ну, как же так… размытая… — растерялась Татьяна Владимировна.
— А вот так! Сами посудите. Ну, например, где, по-вашему, проходит времяраздел между новой и новейшей историей? — Стас, похоже, сел на любимого конька. — По Первой
Татьяна Владимировна оторопело мигнула, а Добрыня перестал жевать.
— Не напрягайтесь так, все равно не ответите — это Вопрос Вопросов… А про более ранний период истории мы что знаем? — Стас начинал заводиться. — Пару-тройку фактов по Ивану Грозному и чуть дальше? Да половина этих сведений за уши притянута! Типа, слабоумный Федор Иванович добровольно передал власть своему шурину Борису Годунову, после чего «волей Божию помре»! Другой вопрос, что образованному человеку их тоже надо знать. Иначе это будет уже необразованный человек. Так-то вот, Добрыня…
Мать снова погладила сына по лохматой голове, расправляя непослушные пряди.
Добрыня сощурился, как котенок. Улыбнулся, обнажив крупные верхние зубы с большой щелью между ними, какие только и бывают у детей. «Славный мальчишка», — ласково подумал Вовка. Стас вдруг побледнел. Вовка уловил: что-то не так. И теперь поглядывал на друга с немым вопросом.
— Ну что же, Татьяна Владимировна, спасибо за чай… — Стас поднялся. Вовка встал вслед за ним.
— Да что вы, это вам спасибо! Заходите, мало ли что.
— Да уж, если что, то конечно. — Стас внимательно посмотрел на Добрыню. — Давай пять, герой. Береги себя. И друга своего береги…
Добрыня резко вскинул голову. Его глаза сцепились с глазами Стаса. Мама, похоже, ничего не поняла. Она проводила гостей и закрыла дверь.
В лифте Вовка спросил:
— Ну?
— Баранки гну! От этого твоего «ну» мне хочется закусить удила и заржать призывно.
— Стас, не томи. Что случилось? На тебе лица не было.
Стас вздохнул и неохотно ответил:
— Этот мальчишка был на тех фотографиях. Помнишь, я рассказывал? Сначала я его не узнал, но знаешь, как бывает — небольшой поворот головы и образ отчетливо проявляется.
— Но ты уверен?
— Абсолютно!
Двери лифта открылись. Спустившись по небольшой лестнице и прегромко хлопнув дверью подъезда («Пропади они пропадом, эти пружины!»), друзья вышли на улицу.
— Смотри, маленький ведь еще, а как держался! — сказал Стас. — Не пикнул даже. Такие борются за жизнь до конца.
— Знаешь, — скептически возразил Вовка, — если кота спустить с крыши в водосточную трубу, он упрется лапами, и будет ползти и вопить около десяти минут. То есть тоже бороться до конца.
— Так ты, батенька, еще и живодер… Это ты на примере своего кота Маркелыча усвоил?
— Не… — ответил Вовка. — Это я где-то прочитал. У других живодеров. Возможно, с Лубянки… А Маркелыч так и не вернулся. Кстати, у тебя правда появилось удостоверение ФСБ?
— Да сделали… временную ксиву. «Документ прикрытия» называется. — Стас откровенно смутился.