Колодезная пыль

Георгиев Борис

Михалыч извлёк планшет, глянул на него с расстояния вытянутой руки, встал и сказал:

– Привезли-таки. Слышь, Валёк, мы б ещё посидели, но надо ставить эту заразу, а там ещё края не отбиты. Так мы пойдём.

– Спасибо, что зашли, - сказал Валентин Юрьевич.

Строитель из коридора отозвался: "Ага, всегда пожалуйста. Ну, я тоже схожу на дорожку". Ключик проводил этих двоих до самого пролома. Во-первых, боялся за шифер, во-вторых, опасался, что после плотного обеда кто-то из гостей может не удержаться на крыше. Всё сошло гладко. Когда Валентин Юрьевич попросил быть аккуратнее с шифером, Михалыч ему ответил:

– Об чём разговор, Валёк! Свои же люди. Всё сделаем в лучшем виде.

А Толик спросил:

– Слышь, как тебя? А можно на крыше эту беду оставить?

Валентин Юрьевич не сразу понял,

что речь о трапе. Когда понял, изъявил безусловное согласие, потому что прокладка от нирванны могла пригодиться в хозяйстве. Вернувшись, наскоро вымыл посуду, затем, желая выбросить из головы полученные от строителей сведения, решил взять книгу. Подвернулись "Будденброки". Он усомнился: пробовать или не стоит? В прошлый раз, лет пять назад, не осилил. Роман показался занудным, да и душевное состояние Ключика накануне свадьбы не способствовало такому чтению. Он был тою весной под сильнейшим влиянием чар Ленки Викторовны, отчего заметно поглупел, и, хоть считался модным артмастером, растерял часть клиентуры. Всё-таки Валентин снял "Будденброков" с полки, привычно расположился в кресле и стал читать. "...К тому же: платье и обувь, - прочёл он, - пищу и питье, дом и двор, жену и детей, землю и скот..." Но вынужден был на этом месте прерваться, потому что дёрнулась в руках книга. На колени вспрыгнул Василий, повозился, умостился и затих.

– Ладно, лежи себе, если хочешь поработать пюпитром, - с усмешкой сказал Ключик, втайне радуясь такому знаку доверия. До сих пор кот на колени не просился ни разу, максимум на что соглашался - утром улечься под боком.

Присутствие ли кота тому стало причиной, или сказалось иное влияние, но "Будденброки" пошли хорошо. Когда с улицы донеслись истошные вопли, Валентин не сразу нашёл в себе силы отвлечься. "Поздравляю, господин Грюнлих! От всего сердца поздравляю! Ну, вам, надо сказать, достаётся настоящее сокровище, самое что ни на есть..."

– Трави!
– орали на улице.
– Дёржи её, уйдёт! Трави! А-а! С-сука!.. Руку прикусила!

Валентин Юрьевич швырнул на журнальный столик книгу, согнал с колен кота, более двух часов изображавшего собою статую лежащего Будды, и выбежал на улицу - узнать, кого травят, кто кому прикусил руку.

В проёме ниши семь дробь сто сорок три в позе атланта стоял Толик. Лицом был красен, вытянутыми руками над головою удерживал перекладину дверной рамы. Рычал с натугой: "Ну!.. Ну!.. Скоро?!" Канаты талей, на которых спустили незамысловатую конструкцию, провисли. Михалыч флегматично возился у косяка с анкерными болтами. С крыши новостроя орали в колодец: "Крюки отцепи-и! Михалы-ыч!" - в ответ гулко гикало эхо.

"Растяпы. Уронят что-нибудь, плакала моя крыша, - подумалось Валентину Юрьевичу.
– Не моя, а Зайцев. Или всё же моя?" В задумчивости он поднялся на второй этаж, прошёлся по коридору и остановился у глухой гипсокартонной перегородки.

– Кто ремонтирует, тот и хозяин, - сказал он. Огласив таким способом давно вызревшее решение, сходил за топором, обухом обстучал лист по периметру старой дверной коробки, и принялся за дело. Преграда хлипкая, ломать - не строить. Он спешил восстановить свои права, саморезы можно было и позже вывернуть, главное - вытащить из полотна эту мерзость: гвозди вогнанные наискосок, как в крышку гроба. В пылу сражения не заметил гостя.

– Хозяин, - сказали за спиной. Ключик обернулся, держа наперевес инструмент.

– Э-э...
– неуверенно протянул Толик, глядя на топор.
– Я это. Спросить хотел. Можно, мы там эту оставим, как её...

– Трясучку? Ну нет, ребята. Перетаскивать её по крыше? Нет. Тяжёлая слишком.

– Да не трясучку, а эту беду, с канатами.

– А, тали!

– Вот их. Тали. Две штуки. Понимаешь, машина ушла, а эти с собой таскать... А завтра, может, ещё чего здесь. А? На доме оставить негде, сопрут. А?

– Ладно, оставляйте, - разрешил Валентин Юрьевич.

Толик просиял: "Ага" - скрылся с глаз, из дальнего конца коридора крикнул: "Я у тебя тут ещё схожу!" Ответа он дожидаться не стал.

– Проходной двор, - сказал Валентин Юрьевич выглянувшему из кухни Василию. Тот не ответил, видом выразил согласие: "И не говори".

Ключик вернулся к своему разрушительному занятию, ободрал остатки реек, вытащил гвозди, толкнул дверь и, затаив дыхание, вошёл. Никакого эффекта. Пустая чужая

комната, оклеенная дурацкими крашеными обоями. Там, где раньше была кровать, - дверь: модная, с бронзовым стеклом в форме сперматозоида. Не топлено, стылые стены пахнут лежалой бумагой. Стоя посреди этого запустения, Ключик искал в памяти хоть что-нибудь, любую мелочь, которая бы восстановила его в правах. Тщетно. Он расправил плечи, упрямо выпятил подбородок и двинулся в соседнюю комнату, толчком распахнув уродливую... Дверь на поверку тоже оказалась пустой, полотно - одна видимость, крашеный картон. Павлик Заяц не стал сносить перегородки, оттяпанную комнату сделал смежной. Очевидно, Екатерина Антоновна отстояла гостиную, дверь прорубить разрешила, но больше ничего не позволила трогать. Там тоже было пусто, на паркетном полу, в тех местах, где стояла мебель, - пятна от ножек. В углу обрывок новогодней гирлянды. Ключик закрыл глаза, потянул носом... Нет, показалось. Он тряхнул головой: "После. Сначала глянуть". Надо было оценить масштаб бедствия. Валентин Юрьевич заложил руки за спину и направился в "комнату девочек", над которой по его расчётам в крыше была дыра. Не ошибся. Косметический ремонт, затеянный Зайцем в этом помещении за пару лет до продажи квартиры, пошёл прахом. Гипсокартон на потолке висел клочьями, на полу в гигантской подсохшей луже валялись какие-то обломки и обрывки. На западной стене обои местами превратились в лохмотья. "Мерзость, мерзость", - шипел Ключик, пиная гипсовый и бумажный мусор и с ненавистью глядя в потолок, где в пробоине свежей косметики проглядывала испорченная водою старая побелка, и хуже того - ромбы дранки в израненной штукатурке. Язва. Всё надо было бросить и срочно заняться крышей с западной стороны. Ключик, подбадривая себя словами: "Давай-давай, хозяин. Мусором на полу никогда не поздно заняться", - двинулся через гостиную Катеньки, но что-то его задержало. Ёлочная гирлянда? Запах? Он склонился над обрывком мишуры, смёл пальцами в кучку и подобрал сдвоенные бурые иглы - урожай неизвестно какого года от Рождества Христова. "Известно какого. Позже Екатерина Антоновна здесь поставила стенку из немецкого гарнитура. Это всё, что осталось от её леса". Ключик закрыл глаза, стоя посреди просторной двухоконной гостиной. Из трясины забытья вынырнули ощетиненные иглами ветви и оранжевые стволы - строем.

Глава двенадцатая

Последний месяц того памятного года выдался снежным. По обеим сторонам прочищенных дворниками пешеходных тропок выросли сугробы в пояс взрослому человеку, а Валентину Юрьевичу до плеч. Резкий ветер срывал с них снежную пыль, сёк лицо. Домой после такого попасть - счастье. На нижней веранде холодина, дышишь паром на руку, другою рукою ища ключи, оббиваешь на коврике снег с ботинок. Тронешь после этого пятачок английского замка - обжигает, липнет к подушечкам пальцев. Но за дверью уже теплее. По лестнице поднимаешься - шаг за шагом теплее, теплее, а за верхней дверью - О! Африка. Мандаринами пахнет, ванилью и кофе, но вместо пальмовых листьев - хвоя. Повсюду она в коридоре после того, как втащат в гостиную своевольную гостью. Кажется, всё вымел, но нет-нет да и хрустнет под ногою сдвоенная колючка.

– Пройдись-ка ты ещё раз веником, Валя, - мама говорит из кухни.
– И по углам под мебелью, не только лысину.

Мести - скучное дело, гораздо интереснее с отцом на крест поднимать смолистое чудовище под потолок ростом. Коридор длинный, пусть другой конец тётя Катя метёт. Валентин Юрьевич смёл к стене жиденькую горку пушистой домашней пыли с колючками пополам, прикрыл прислонённым к стене веником и в гостиную шмыгнул.

– Па!

– А, Валя!
– слегка задыхаясь, отозвался из-под нижней ветки отец.
– Подай клин.

– Этот?

Отец не ответил, стал вбивать занозистую деревяшку между стволом и чашей крестовой подставки. Оранжевый ствол вздрагивал, раскачивались обвисшие ветви.

– Юра!
– позвал кто-то, приоткрыв дверь.
– Юр, ты не видел...

"Тётка Катька, - сообразил Валентин Юрьевич и спрятался за кресло.
– Веник заметила?"

– Что?
– с неудовольствием спросил папа.

– Не что, а кого. Верочка моя не у тебя?

"Только её тут и не хватало", - подумал Валентин Юрьевич. Испытал немалое облегчение. Раз Катя ищет свою несносную доченьку, вряд ли заглянет под веник.