Колодезная пыль
Шрифт:
– Нет, я её не пустил, - ответил папа и снова взялся за молоток.
"И правильно", - мысленно похвалил Валентин Юрьевич. Вредная девчонка вечно норовила залезть в гостиную, и если ей это удавалось, тут же начинала как попало лупить по белым и чёрным. На фортепианный концерт сбегался весь дом, Верочку, наградив аплодисментом, от инструмента отлучали, а дверь запирали на ключ. Обиженная таким обращением исполнительница садилась под дверью на пол и начинала ругаться. Никто не мог её понять - слова смачные, гортанные, но не русские. Ядвига Адамовна, заставши однажды Верочку за этим занятием, припомнила, что нечто подобное слышала во времена оккупации.
– Просто от рук отбились дети, - пожаловалась папе тётя Катя.
–
– Валентин, что я слышу?
– весьма строго спросил папа. Он выбрался из-под ветвей и стал озираться, уперев руки в бока.
"Чёртова тётка!" - обозлился Валентин Юрьевич, выскочил из-за спинки кресла и кинулся прочь. В дверях обернувшись, соседку обозвал толстой предательницей, но не слишком громко. Пути к отступлению были отрезаны: на кухне мама, Катя на хвосте, куда бежать? Одно спасение - лес.
Лес в коммунальной квартире образовался два дня назад. Екатерине Антоновне подруга из института лесного хозяйства предложила купить по дешёвке ёлку или сосну на выбор. С ёлками и соснами под новый год было почему-то в городе туго, продавали обыкновенным гражданам преимущественно палки, но руководство института лесного хозяйства для сотрудников расстаралось, завезло ввиду дефицита с избытком. Катя хотела взять сосну, но выбрать никак не могла - одна другой краше. Тогда она решила сделать соседям приятное и - благо недорого, - загрузила в институтскую бортовую машину: для Ядвиги Адамовны, для Зинаиды Исааковны, для семейства Ключко, для токаря Петрова и жены его, да и для себя тоже - по сосенке. Хвойный бор вывалили во дворе, и тут выяснилось: Ядвига Адамовна ярый противник бездумной вырубки, Зинаида Исааковна не выносит сосновый дух и поэтому обзавелась облезлой ёлочкой, токарь Петров увёз жену на конференцию по партийной линии в Крым, а Юра уже давно купил новогоднее древо и держал его до времени в сарае - подальше от Валентина Юрьевича. Институтская машина уехала, вернуть лесное хозяйство институту не представлялось возможным. Катя сказала: "Ладно".
– Раз такое дело, - сказала тётя Катя, - будет у меня лес. Помоги, Юра.
Павлик с Юрием Александровичем затащили сосны в гостиную Зайцев. Павлику Катя приказала установить самую большую сосну в центре и украсить, а Юрия Александровича попросила остальные деревья расставить вдоль свободной стены. Никто ей не возразил, не рискнули волновать - Катенька с животом была, на седьмом месяце. Так появился в коммунальной квартире лес.
Спасаясь от толстой тёти Кати, Валентин Юрьевич ворвался в полутёмную гостиную Зайцев, огляделся - лампа настольная включена, под ней книжный разворот, блёстки дрожат на ёлке, в кресле клетчатая гора - кто-то бросил плед. У стены строем сосны, там тень. Сразу не заметят, а дальше будет видно, что делать. Только тихо, как индеец. С ловкостью водяного питона скользнул он под хвойные лапы. Не хуже последнего из могикан, так ему показалось. На деле нашумел и натрусил на пол иголок. Затаив дыхание, услышал, как в коридоре шаркает домашними мокасинами Катя. Клетчатая гора в кресле зашевелилась и сказала: "Тер-ртоддо тр-рагадамхабен!" Ничуть почти не испугавшись, Валентин зашипел:
– Тиш-ше с-сопливая!
Спели дверные петли.
– Сама посмотри, - сказала кому-то тётя Катя.
– Я же не выходила отсюда, зубрила плюсквамперфект.
Валентину не было видно, кто вошёл в комнату следом за нею, мешала дверь, но это выяснилось тут же.
– Верунчик, - позвал мамин голос.
– Я знаю, где ты.
"Не знает, - подумал Валентин Юрьевич.
– Она всегда так. Только бы эта девчонка..."
Но события уже вышли из-под контроля. Екатерина Антоновна добралась до письменного стола и со стоном: "Ох, не могу!" - опустилась на стул, мама вдруг оказалась рядом с креслом и сдёрнула плед, а девчонка заорала: "Иххатамихнихтгезет!" -
– Ай!
– вскрикнула Катя.
– Верунчик, нельзя так пугать маму, - хладнокровно сказала мама.
– Брысь отсюда!
– грозно зашептал Валентин Юрьевич противной девчонке, но та лезла в лес напролом, как бешеная.
Тут мама включила свет.
– А, и ты здесь, - сказала она.
– А я ведь просила подмести в коридоре ещё раз. Ну-ка, вылезай. Ведёшь себя, как маленький.
Стерпеть такое невозможно. Валентин Юрьевич покинул убежище, как и подобает индейскому воину, невозмутимо. Гордый и мрачный, проследовал в коридор и, вынашивая планы страшной мести, стал мести проклятым веником проклятый мусор. Злился недолго, потому что в коридоре пахло мандаринами и свежей хвоей, исходил жаром печной бок, и слышно было, как в гостиной пытаются прийти к соглашению чёрные и белые - мама, сбиваясь и путаясь, припоминала какую-то мелодию и подбирала аккомпанемент.
***
Занимаясь неотложными делами, Ключик всё это вспомнил до мелочей. Без горечи, как ни странно, и даже без грусти. Видимо, от времени стёрлись острые углы, чёрные и белые клавиши пришли к согласию, и возникла маленькая музыка - Моцарт, а не Шопен. И то сказать, когда в середине декабря меняешь на крыше шиферный лист, грустить некогда. За работу Ключик взялся не сразу, сначала убедился, что разгильдяи-строители не наделали на крыше новой беды, поискал и нашёл на чердаке возле печного борова припрятанные тали, оттащил в сторону трап и сбросил с западного ската строительный мусор. Покончив с этим, занялся ремонтом. Два новых листа потратил. По-хорошему надо было заменить ещё один, с трещиной, но мал запас. В предвидении новых неприятностей Валентин Юрьевич решил сэкономить - поставил на место задравшийся лист, а трещину прикрыл крупным обломком.
– Так-то лучше, - удовлетворённо сказал он, положил поверх для верности трап и, наступив на него, подобрался ближе к новому пожарному выходу. Любопытно стало, закрыт ли он изнутри. Оказалось - нет.
Ключик без труда отвалил створку стальной двери и заглянул в коридор "соточки". Ничего особенного, вид унылый, стены в полимерной окраске, наливной пол, потолок по современной моде - светится весь, но тускло. В конце коридора дверь с кодовым замком, над нею надпись самосветящейся малиновой краской: "выхода нет".
– Спасибо, ребята, я и не собирался выходить, - сказал Валентин. Сказал, и аккуратно, чтобы не грохнуть, закрыл серую дверь. По правде говоря, устал, и даже не будь кодового замка и надписи, всё равно за обследование сотового кондоминиума не взялся бы. Больше всего хотел отогреться у камина, прочее могло подождать.
От тёпла Ключик размяк, читать не стал. Попивая горячий чай, думал о превратностях судьбы, о переломных моментах и о том, какими подчас странными и замысловатыми путями следует общество, но вот ведь в чём штука - в итоге всё складывается правильно и справедливо в лучшем из миров, так ведь? Или не так?
– Всё правильно, - благодушно ворчал он.
– Был дом нашим и, как ни старались выкурить, остался нашим. Моим.
Грешил против истины, ох грешил. Никогда семейству Ключко не принадлежал весь дом на перекрёсте Девичьей и Черноглазовской. Строился в начале двадцатого века генеральшей Поповой для извлечения дохода и сразу после постройки был сдан поэтажно в аренду. В первом этаже разместился польский эмигрант Вишневский, фармацевт по образованию, с женою и новорожденным сыном Адамом. Пан Вишневский раньше владел аптекой в Варшаве на Маршалковской торговой улице, был богат, предприимчив и неосторожен в связях. Эти качества в совокупности сыграли роковую роль, Вишневский женился на красавице еврейке, продал аптеку и подался из Царства Польского в Россию - искать счастья.