Колокольня Кваренги: рассказы
Шрифт:
Папа бился над рифмой. Вообще-то рифма для папы не была проблемой. Папа на спор моментально придумывал к любому слову десять-пятнадцать рифм, что приводило в изумление даже известных поэтов. Вот и сейчас у него мелькнула неплохая третья строка: «И улыбнувшись в черные усы», — но были ли они у Мухаммеда?
Папа снял телефонную трубку. Вошел сын.
— Здравствуй папа, — сказал он, — тебя вызывают в школу.
— О Боже, — произнес папа. — Что ты уже натворил?
—
Папа отодвинул листки и положил трубку.
— Зачем ты это сделал?! Мне надо кончать фельетон. Мне нужно давать маме деньги на жизнь. Зачем ты это сделал? Я тебя всегда считал умным мальчиком. Посмотри на меня, какой я классик?! Я пишу пьесы, которые никто не ставит!
— Всех классиков ставили после смерти, — сказал Кац-младший, — и Грибоедова, и Сухово-Кобылина, и…
— Не торопи меня, паршивец! — громко сказал папа. — Я еще хочу пожить и постараться сделать из тебя человека!
Папа сел к столу и уперся глазами в фельетон.
— Золя умер под забором, — напомнил сын.
— Ты у меня дождешься! — вскочил папа. — Ты у меня дождешься, Саша! — он ударил ладонью по столу. — Как звать учительницу?
— Нина Антоновна, — ответил Саша.
Папа засопел и нервно заходил по кабинету. Он был расстроен не только тем, что его обозвали классиком. Это полбеды! Папе, наконец, сегодня была назначена аудиенция у режиссера театра, на сцене которого папа мечтал увидеть свою пьесу.
У режиссера была одна особенность: он терпеть не мог авторов. Не как людей, нет, а за то, что они пишут пьесы. Он ненавидел читать пьесы. Однако спектакли получались блистательные…
— Талант, — говорили кругом, — талант.
Папа ловил его полгода, и как поймал — для всех оставалось секретом, кажется, даже для самого папы.
И вот сейчас летел под откос титанический полугодовой труд. И все из-за какого-то классика.
Папа подошел к телефону и набрал номер.
По тону, каким папа начал разговор, сын сразу понял, что отец беседует с режиссером.
Папа рассказывал про какую-то автомобильную катастрофу, про какой-то кювет и необычайное обледенение дороги, про ушибленную руку, осколок ветрового стекла и еще что-то, и просил получасовой отсрочки. Режиссер долго думал и разрешил.
…Нина Антоновна решила подготовиться к встрече. Сразу же после урока она пошла в библиотеку и долго рылась в каталоге.
В каталоге было три Каца: А. Ж., И. Г., и У. Д…
Нина Антоновна не знала инициалов своего Каца и, на всякий случай, просмотрела все книги. Их было немного. Одна из них в доступной форме рассказывала о высокогорном животноводстве, другая была посвящена борьбе народа Зимбабве, третья являлась
Когда Нина Антоновна вошла в учительскую, папа уже ждал ее.
— Я — отец Саши, — сказал он, — здравствуйте, — и протянул руку. — Илья Григорьевич.
«И. Г., - промелькнуло в голове у Нины Антоновны. — Высокогорное животноводство в Киргизии!..»
— Очень приятно, — сказала она, — я с детства знакома с вашим творчеством.
Она волновалась.
Папа был поражен. Это был первый человек, который знал его творчество и не стеснялся в этом признаться. Значит, есть люди, которым нужно то, что он пишет, и которые любят его произведения.
— Спасибо, — сказал папа и поцеловал учительнице руку.
Нина Антоновна еще больше разволновалась и неожиданно для себя стала говорить о его блестящем языке, необычной композиции удивительно добром взгляде на жизнь. Она чувствовала, что ее понесло, но остановиться уже не могла.
Нина Антоновна восхваляла стиль, музыкальность, поэтичность, философичность и образность его произведений и вдруг почувствовала, что так она говорила только о классиках, скажем, о Салтыкове-Щедрине или Гоголе, и ей стало страшно.
Она внезапно замолчала и, глядя папе прямо в глаза, сказала:
— И все-таки вы — не классик…
Папа оторопел. Ему стало неловко.
— Упаси Бог! — сказал он, — Какой я к черту классик!
Нина Антоновна облегченно вздохнула.
— Очень хорошо, — сказала она, — я рада, что мы нашли общий язык… Поверьте, меня сильно взволновало то место, где вы описываете спасение отары овец при внезапном похолодании, и все же классик бы это описал иначе…
Папа оторопел вторично.
— Простите, Нина Антоновна, я никогда об овцах не писал… Я их, если честно признаться, почти не видел…
Тут оторопела Нина Антоновна. Она лихорадочно стала перебирать в голове инициалы: А. Ж., И. Г., снова А. Ж., — …и, окончательно запутавшись в них, вдруг сказала:
— Я с удовольствием прочла ваше пособие по самбо и считаю, что…
Папа рассмеялся и сказал:
— Что вы? Я пьесы пишу. И кое-что для эстрады… Но пьесы никто не ставит.
Нине Антоновне вдруг стало легко. Она почувствовала, что может помочь этому человеку.
— Знаете что, — задорно сказала она, — приносите… Мы поставим. Наш драмкружок занял второе место по району. Приносите ваши пьесы.
— Спасибо, — сказал папа, — я очень признателен, но они у меня для взрослых.