Колымские тетради

Шаламов Варлам Тихонович

1958

Взад-вперед между кручами

Взад-вперед между кручами Ходит ветер колючий, Раздвигая летучие Темно-желтые тучи. А над ними высокое Небо львиного цвета, Гром, по-волжскому окая, Пробирается где-то. Знаки молнии розовой, Как связиста петлицы, Небо, полное грозами, Хочет ливнем пролиться.

1958

Черский [124]

Голый лес насквозь просвечен Светом цвета янтаря, Искалечен, изувечен Жестким солнцем января. Там деревьям надо виться И

на каменном полу Подниматься и ложиться, Изгибаться вслед теплу. Он рукой ломает слезы, А лицо — в рубцах тайги, В пятнах от туберкулеза, Недосыпа и цинги. Он — Колумб, но не на юге, Магеллан — без теплых стран. Путь ему заносит вьюга И слепит цветной туман. Он весной достигнет цели И наступит на хребты В дни, когда молчат метели И когда кричат цветы. Он слабеет постепенно, Побеждая боль и страх, И комок кровавой пены Пузырится на губах. И, к нему склоняясь низко, Ждет последних слов жена. Что здесь далеко и близко Не поймет сейчас она. То прощанье — завещанье, Завещанье и приказ, Клятвенное обещанье, Обещанье в сей же час. Продолжать его деянья — Карты, подвиг, дневники, Перевалам дать названья И притокам злой реки. Ключ к природе не потерян, Не напрасен гордый труд, И рукой жены домерен Героический маршрут. Он достойно похоронен На пустынном берегу. Он лежит со славой вровень, Побеждающий тайгу. Он, поляк, он, царский ссыльный, В платье, вытертом до дыр, Изможденный и бессильный, Открывает новый мир, Где болотные просторы Окружил багровый мох, Где конические горы Вулканических эпох.

124

Написано в 1958 году в Москве. Первые две строфы и последняя — строфы старого стихотворения. Только надо «багровый», а не «пурпурный» по звуковым соображениям. Одно из «постколымских» стихотворений, долг Черскому, на могиле которого я бывал (проезжая мимо).

1958

За брусникой [125]

Посреди спрутообразных Распластавшихся кустов, Поперек ручьев алмазных, Вдоль порфировых щитов, Подгоняемые ветром, Мы бредем в брусничный рай С четырех квадратных метров По корзине собирай. Привяжи повыше мету — Телогрейку иль платок, Чтоб тебя не съело лето, Дальний Северо-Восток. Здесь не трудно, в самом деле, Белым днем, а не впотьмах Потеряться, как в метели, В этих кочках и кустах.

125

Написано в 1958 году в Москве. Относится к «постколымским».

Заросли стланика обманчивей любого леса, все поляны там похожи одна на другую, и очень трудно ходить по таким горным скатам и не заблудиться Местные жители — якуты — так же бродят, теряя дорогу в стланике, как и мы, горожане, жители центра страны. Мне случалось спрашивать об этом якутов. Старики говорят: «Просто у якутов больше терпения, чем у русских. Мы с детства выучены ждать, пока стланик не кончится, он обязательно кончается. Или выходим на ручей и не теряем ручья.

1958

Гиганты детских лет [126]

Гиганты детских лет, Былые Гулливеры, Я отыскал ваш след У северной пещеры. Разбужены чуть свет Ревнителем равнины, Варили свой обед Ночные исполины. В гранитном котелке, А может быть, и чаше, В порожистой реке Заваривали кашу. Кружился все сильней, Сойдя с земных тропинок, Весь миллион камней, Как миллион крупинок.

126

Написано в 1958 году в Москве. Из «постколымских» стихотворений.

1958

Огонь — кипрей! Огонь — заря! [127]

Огонь —

кипрей! Огонь — заря! Костер, внесенный в дом. И только солнце января Не смеет быть огнем. Оно такое же, как встарь, Внесенное в тайгу, Оно похоже на янтарь, Расплавленный в снегу. А я — как муха в янтаре, В чудовищной смоле, Навеки в этом январе, В прозрачной желтой мгле.

127

Написано в Москве в 1958 году. Одно из «постколымских» стихотворений, с желанием понять суть Дальнего Севера, немного отступая по времени.

1958

Сестре

Ты — связь времен, судеб и рода, Ты простодушна и щедра И равнодушна, как природа, Моя последняя сестра. И встреча наша — только средство, Предлог на миг, предлог на час Вернуться вновь к залогам детства Игрушкам, спрятанным от нас. Мы оба сделались моложе. Что время? Дым! И горе — дым! И ты помолодела тоже, И мне не страшно быть седым.

1958

Круговорот

По уши в соленой пене, В водяной морской пыли, Встанут волны на колени, Поцелуют край земли. Попрощались с берегами И родной забыли дом… Кем вернетесь вы? Снегами? Или градом и дождем? Нависающим туманом, Крупнозвездною росой, Неожиданным бураном Над прибрежной полосой… И в земном круговороте, Хладнокровие храня, Вы опять сюда придете, Очевидно, без меня.

1958

Лунная ночь [128]

Вода сверкает, как стеклярус, Гремит, качается, и вот — Как нож, втыкают в небо парус, И лодка по морю плывет/ Нам не узнать при лунном свете, Где небеса и где вода, Куда закидывают сети, Куда заводят невода. Стекают с пальцев капли ртути, И звезды, будто поплавки, Ныряют средь вечерней мути За полсажени от руки. Я в море лодкой обозначу Светящуюся борозду И вместо рыбы наудачу Из моря вытащу звезду.

128

Написано в 1958 году в Сухуми. Из моих «морских тетрадей».

1958

Это чайки с высоты [129]

Это чайки с высоты Низвергаются — и вскоре Превращаются в цветы — Лилии на сером море. Ирисы у ног цветут, Будто бабочки слетелись На болотный наш уют, Появиться здесь осмелясь. На щеках блистает снег, Яблоневый цвет блистает, И не знает человек, Отчего тот снег не тает.

129

Написано в 1958 году в Москве.

1958

Приморский город

Предместье кажется седым От чайных роз Иль это только белый дым Отбросил паровоз? Чуть задевая за карниз, Здесь облака вися г, Как мраморный античный фриз У входа в город-сад. Агавы зелень как костер, Как будто сам Матисс Велел — и сделался остер Агавы каждый лист. И синеватый дождь гремит, И хлещет по щекам, И, моря изменяя вид, Мешает маякам. А если дождь внесут в сады, То каждый сад — Как газированной воды Пузырчатый каскад. Как будто там горячий цех, Тяжелые труды, И вот расставлены для всех Фонтанчики воды…