Там был пожар, там был огонь и дым.Умерший лес остался молодым.Ища следы исчезнувших зверей,В лиловый пепел вцепится кипрейИ знаки жизни, что под цвет огня,Раскинет у обугленного пня —И воскресит таежную траву,Зверей, и птиц, и шумную листву.
1959
147
Написано в 1959 году в Москве. Как и «Горная минута», относится к числу «постколымских» моих стихов.
будто нарисован —Пастельный карандаш,Перекричавший слово.Беспечный человек,Дивлюсь такому чуду,Топчу нагорный снег,Как битую посуду.Здесь даже речки речьУму непостижима,Туман свисает с плеч —Накидка пилигрима.Все яростно цвететИ яростно стареет,Деревья ищут брод,Спешат домой быстрее.Спустились под откосБеззвучно и пугливо.А ястреб врос в утес,В закраину обрыва…
148
Я берусь угадать в лирическом стихотворении любого русского поэта — от Пушкина до Фета, — какая строфа писалась первой. «Горная минута» написана ради первой строфы. Это привычная трактовка взаимозаменяемости родов искусства. «Горная минута» написана в 1959 году в Москве.
Я пробыл на Колыме с 1937 по 1953 год, а в Москву вернулся в конце 1956 года. С 1953 года по 1956 я писал день и ночь, и все написанное в это время — самое наиколымское, но уже раскрепощенное, когда самый тон стихов и их зашифровка способами искусства изменились в сторону большей смелости, большей нравственной обязательности, когда каждое новое стихотворение было не только исповедью, не только проповедью, но и гаданием, предсказанием. Этой цели я подчинил всю свою дальнейшую жизнь. В это время мне стало ясно, что без моих свидетельств время не обойдется. Полное бессилие Пастернака в этом отношении тоже было тяжелым примером. Пастернак, как и многие другие писатели, не совсем ясно представлял себе всю серьезность моего материала.
«Горная минута» — стихотворение о Колыме, но написанное позднее. Граница моих «Колымских тетрадей» — 1956 год. «Горная минута» относится к числу моих «постколымских» стихотворений (как и «Память», «Ода ковриге хлеба», «Горный водопад»), когда я вспоминал какую-то упущенную ранее важную сторону дела в колымской философии, какую-то значительную сторону нашей тогдашней жизни, о которой еще не заходила речь.
Я пью его в мельчайших дозах,На сахар капаю раствор,А он способен бросить в воздухЛюбую из ближайших гор.Он, растворенный в желатинеИ превращенный в динамит,В далекой золотой долине,Взрывая скалы, загремит.И содрогнулся шнур бикфордов,Сработал капсюля запал,И он разламывает твердый,Несокрушимый минерал.Сердечной боли он — причина,И он один лекарство мне —Так разъяснила медицинаВ холодной горной стороне.
149
Написано в 1959 году уже после заболевания, уложившего меня в больницу. Нравилось В. М. Инбер за новизну.
1959
Он тащит солнце на плече
Он тащит солнце на плечеДорогой пыльной.И пыль качается в лучеБессильно.И, вытирая потный лоб,Дойдя до дома,Он сбросит солнце, точно снопСоломы.
(Конец 1950-х)
Мятый плюш, томленый бархат
Мятый плюш, томленый бархатДогорающей листвы,Воронье устало каркатьНа окраине Москвы.В океане новостройкиУтопает старый дом,Он еще держался стойко,Битый градом и дождем.И, заткнув сиренью уши,Потеряв ушной протез,Слышит дом все хуже, хужеИ не ждет уже чудес.
1959
На память
Как лихорадки жар сухой,Судьба еще жива,Ночной горячечной строкойБегут мои слова.И, может быть, дойдет до васЕе глухой размер,Как пульс, прерывистый рассказ,Химера из химер.
Подъемный кран, как самоходка,На гусеничном ходуПо окнам бьет прямой наводкойИ тихо кружится на льду.Вполне военная картина,Когда прожекторным огнем.Как в штурмовую ночь Берлина,Подсвечивают каждый дом.Но этот бой — не разрушенье,Не взрыв, а рост — и вширь и вверх,Победоносное сраженье,Где автогена фейерверк,Где торопливое дыханьеГрузовиков и тягачейИ газосварки полыханьеСредь обесцвеченных ночей.Где кислородные баллоныНужны как воздух для людей,Крепящих арки и балконыСквозь хаос новых площадей.Здесь каждый дом — как в магазине:Новехонький со всех сторон,И автошин шуршит резина,И пахнет пихтою гудрон.
1959
Первый снег
Слякоть нынче схвачена морозом,Как створоженное молоко.Снег подобен падающим звездам,И дышать по-зимнему легко.Каждый звук отчетливый и громкий,Слишком звонкий нынче на пруду.Воробей на заберега кромкеОступается на скользком льду.Первые снежинки еле-елеВсе же долетают до земли.Завтрашние белые метелиК нам еще добраться не могли.
Да, рукопись моя невелика, —Родник, а не ручей и не река.Подземный ключ не сдвинет валунов,Не потрясет береговых основ.И может течь, а может и не течьНегромкая, прерывистая речь…Но, впрочем, строчки — это не вода,А глубоко залегшая руда.Любой любитель, тайный рудовед,По этой книжке мой отыщет след,Нащупает под ржавым плитнякомСтарательным старательским скребком.
152
Стихи написаны в 1959 году в Москве и назывались «Представление рукописи». Печатается по истинному тексту этою важною для меня стихотворения.
Не спеши увеличить запасЗанесенных в тетрадь впечатлений,Не лови ускользающих фразИ пустых не веди наблюдений.Не ищи, по следам не ходи,Занимайся любою работой, —Сердце сразу забьется в груди,Если встретится важное что-то.Наша память способна самаПривести в безупречный порядок,Все доставить тебе для письма,Положить на страницы тетрадок.Не смутись, — может быть, через годПригодится такая обнова —Вдруг раскроется дверь и войдетДолгожданное важное слово.
153
Это — одна из моих формул искусства. Я прочел «Дневник Дюгара» (Мартен дю Гар Роже. — И. Сиропинская.) и поразился его подходу к своей работе. Сбор материала — это отнюдь не писательский подход к делу. Не один Дюгар так делает, к сожалению.
«Записные книжки» Блока и его дневники — это другой жанр, чем сбор материала к роману, повести, рассказу. «Записные книжки» Блока не могут мешать поэту работать над стихами. Стихотворение написано в 1960 г.