Колючее счастье
Шрифт:
— А нет больше Лизы. Ещё утром села на такси и умотала. Нет у них будущего, раз столько лет прошло, а вы… — он запнулся, сконфуженно отведя взгляд.
Что ж, этого стоило ожидать. Женя устало усмехнулась. Снова обратилась к отцу:
— Ладно ты… А он? За это время он тысячу раз мог всё рассказать, объяснить… Почему молчал? Столько лет?
— А ты спроси у него сама, дочь.
— У кого, пап? — вспылила она. — Или мне телефон ему оборвать, чтобы узнать?
— Ну зачем же телефон… Здесь Слава. Привёз я его. Самого за руль не пустил, в таком-то состоянии! И сюда тоже. Пока… В общем, внизу он, сидит в машине, курит. Ждёт.
Сердце в груди
— Он бросил, — тихо проговорила она.
— Может, и бросил. Но по дороге пачку точно выкурил, — в словах отца не было осуждения, просто констатация факта. — Поговорите. Вам это надо.
Женька подошла с столу и устало опустилась на поднятый с пола стул, всё ещё не до конца осознавая происходящее.
— Пошёл я, дочь. Мне ещё назад добираться, и перед матерью ответ держать, — засобирался Глеб.
— Она знает. Знает о нас. Догадалась, — бесцветно произнесла Женя. — Вы оба все эти годы знали, и скрывали это даже друг от друга.
— Да, не очень по-семейному получилось… — кажется, отца даже не удивила эта новость.
Он выглядел поникшим, словно даже постаревшим на несколько лет.
— Пап… постой, — опомнилась Женя, поднимаясь и направляясь следом за ним к выходу. — Не надо. Не вини себя. Я злюсь, да. Я пока не могу сказать, что понимаю, что простила… не хочу врать. Но я пытаюсь… Не вини. Пожалуйста…
Глеб остановился и развернулся.
— Знаешь, что главное? Мне главное, чтобы ты была счастлива, дочь. И признать свою узколобость, да притащить за сотню с лишним километров ещё одного… нет, не узколобого… скорее, просто запутавшегося в собственных мотивах и поступках человека, чтобы у вас была элементарная возможность вместе всё это распутать — вот самое малое, что я могу сейчас для тебя сделать, — выдохнул он. — Не знаю, что это значит, но Святослав сказал, что ты поймёшь.
Отец подошёл к так и стоящей у порога сумке, открыл её и достал… плед. Тот самый сине-зелёный клетчатый плед! Поблёкший от миллиона стирок, изрядно износившийся, но всё ещё узнаваемый…
— Видела бы ты мамины глаза, когда Славик потребовал найти эту вещицу, узнав, что она ещё жива! — Глеб по-доброму усмехнулся. — Ох, чувствую, достанется мне от неё сегодня… Всё самому объяснять придётся. И бегство всеобщее, и эту странную одержимость её сына каким-то старым одеялом…
Отец встряхнул плед и накинул его на плечи Женьки.
— Даже знать не хочу, что там у вас со всем этим связано, — уже ворча, нахмурился он. — Меня попросили — я сделал… Не держи на меня зла, Жень. Время вспять не повернуть. Но всё, что мог, я сейчас сделал. Теперь ваша очередь.
41
41
Погруженный в сумрак дом встретил Глеба тишиной. Дорога вымотала, но подниматься наверх в спальню совсем не хотелось.
Он, стараясь не привлекать внимания шумом, затворил за собой входную дверь, снял куртку, переобулся в домашние тапочки, прошёл в кухню. Не зажигая света уселся за стол, сложив перед собой замком руки. Хмыкнул, понимая, что расчувствовался как малолетний сопляк.
Просидев в задумчивости какое-то время, Глеб раз за разом прокручивал в голове последние события, возвращался мыслями в прошлое, а затем снова — в эти богатые на происшествия праздничные выходные. Вспоминая, обдумывая, сокрушаясь о собственной горячности, жалея об безнадёжном отсутствии проницательности. Он чуть не поломал жизнь собственным детям, даже представить страшно! С высоты
Ага, как же — не было! Было, ещё как было…
Никогда он ещё не видел Святослава в таком состоянии, как сегодня, после отъезда Евгении, а затем и Елизаветы. Даже в те далёкие дни… Больной, горячечный взгляд, отчаянье, перемешанное с едкой как кислота злостью… и молчание. Какое-то дикое, жуткое, ненормальное молчание. Глеб увёз его из дома от греха подальше, кричал, взывал к разуму, к чувствам. Пытался растормошить пасынка, вызвать на разговор, спровоцировать хоть на какие-то действия. Лишь бы вывести его из транса, лишь бы не дать ему сжечь себя этой кислотой изнутри. Тут уж было не до уместности методов…
Уже сейчас, в тишине, Глеб вспомнил себя в момент, когда потерял любимую женщину. Воскресил в памяти чувство безысходности, нежелание верить и смириться, что это конец, что продолжения не предвидится, что в его жизни просто-напросто больше не будет человека, который по всем законам мироздания должен был быть рядом всегда, до конца, до предела. Женькина мать угасла за какие-то месяцы, до невозможности малый срок, за который он так и не смог осознать и принять сам факт, что её больше нет. Всё казалось, что это бред, затянувшийся ночной кошмар, что это происходит не с ними, не с их семьёй… И если бы не Женька, если бы не дочь, не эта мелочь с умными не по годам глазёнками… Сложно представить, в какую пропасть Глеб сам бы себя загнал в те чёрные дни!
И Святослав, казалось, тоже стоял на краю этой пропасти. Потеряв ориентиры, не зная, куда двигаться дальше. Да вот только Евгения не исчезла, не растворилась навсегда, оставив после себя только флёр воспоминаний и улыбающееся лицо на фотокарточках. Она, его дочь, его уже такая взрослая маленькая девочка, все эти годы ждала. Ждала чуда, которого Глеб сам, собственными руками её лишил. Задушил в зародыше, решив, что таким образом оберегает её. Подумать только… то, что он в слепой отцовской ярости когда-то посчитал чуть ли не совращением наивного несмышлёныша бессовестным сводным братом, наглым переростком с бушующими гормонами, оказалось настоящим, глубоким чувством, которое дети пронесли сквозь годы.
Чувством, которое вынесло испытание не только временем и расстоянием, но и предательством. Которое по прошествии стольких лет всё-таки затянуло в свой омут, перевернуло устоявшуюся жизнь, за какие-то несколько часов заставив Святослава и Евгению наделать целую кучу глупостей. Прямо здесь, в доме, где прошло их совместное детство… Стоило им только побыть какое-то время рядом, а не бежать друг от друга, не прятаться и не заниматься самообманом, как всё вскрылось, прошлось ураганом, сметая с таким трудом выстроенные карточные домики… Красивые фасады, не имеющие под собой даже самого завалящего фундамента.