Комментарий к роману "Евгений Онегин"

Набоков Владимир

8 …девочкой чужой (тв. пад. после «казалась») — странной девчушкой, беспризорным ребенком, девочкой-подкидышем.

Тема необщительных детей обоего пола была распространена в романтической литературе. Так, Розамунда Грей у Чарльза Лэма «с детства была удивительно скромной и задумчивой…» («Розамунда Грей», гл. 1).

14 Сидела молча у окна. — Гл. 3, V, 3–4: «…молчалива… / Вошла и села у окна»; гл. 3, XXXVII, 9: «Татьяна пред окном стояла»; гл. 5, I, 6: «В окно увидела Татьяна»; гл. 7, XLIII, 10: «Садится

Таня у окна»; гл. 8, XXXVII, 13–14: «…и у окна / Сидит она… и все она!..» Селеноподобная душа Татьяны постоянно обращена к романтической уединенности, окно становится символом тоски и одиночества. Образ Татьяны, последний раз встающий перед мысленным взором Онегина (гл. 8, XXXVII, 13–14), очень тонко смыкается с той Татьяной, которую он увидел впервые (гл. 3, V, 13–14).

Варианты

4—6 Отвергнутое черновое чтение (2369, л. 35 об.) предполагает иное начало:

Вы можете, друзья мои, Себе ее <…> представить сами Но только с черными очами…

Слова, вычеркнутые Пушкиным, почти наверняка были «и сами», рифмующиеся с «глазами»^{58}.

14 Черновик (там же): «с книгой» вместо «молча».

XXVI

Задумчивость, ее подруга От самых колыбельных дней, Теченье сельского досуга ⁴ Мечтами украшала ей. Ее изнеженные пальцы Не знали игл; склонясь на пяльцы, Узором шелковым она ⁸ Не оживляла полотна. Охоты властвовать примета, С послушной куклою дитя Приготовляется шутя ¹² К приличию, закону света, И важно повторяет ей Уроки маменьки своей.

14 — XXVII, 1 — Еще один редкий случай, когда одна строфа плавно перетекает в другую.

XXVII

Но куклы даже в эти годы Татьяна в руки не брала; Про вести города, про моды ⁴ Беседы с нею не вела. И были детские проказы Ей чужды: страшные рассказы Зимою в темноте ночей ⁸ Пленяли больше сердце ей. Когда же няня собирала Для Ольги на широкий луг Всех маленьких ее подруг, ¹² Она в горелки не играла, Ей скучен был и звонкий смех, И шум их ветреных утех.

2 <…>

6 …страшные… — В издании 1837 г. заменено на «странные», что не имеет особого смысла и, скорее всего, опечатка. Более ранние издания дают «страшные».

7 Зимою, в темноте ночей… — В зависимости от ритма и рифмы Пушкин использует слова «темнота» (как здесь), «тьма» или «потемки». Другими заменителями могут выступать «сумрак», «мрак» и «мгла». Последнее слово в его точном смысле мрачнее и туманнее той частенько встречающейся

и столь любимой поэтами мрачности, которую передают существительные «сумрак» и «мрак». Прилагательные «темный», «сумрачный» и «мрачный» нередки и в творчестве Пушкина. Иным кажется, что «сумрак» несколько светлее «мрака», возможно, по причине семантического влияния слова «сумерки».

12 …горелки… — Шотландское и английское «barla-breikis» (barley-bracks, barh-brakes, barleybreaks, где «barley» — возглас, означающий перемирие, типа русского «чур-чура!») по сути дела не отличается от «горелок». И то и другое — деревенская игра в салки или пятнашки. «Горелки» имеют языческое происхождение и в пушкинскую эпоху все еще ассоциировались у крестьян с празднованием наступления весны. Само название происходит от глагола «гореть» в особом игровом значении. Любопытная разница существует между «barley-breaks» и «горелками»: в первом случае водящий помещается в «ад», где «он горит» как грешник, тогда как во втором он «горит» любовным огнем от пробуждающихся весенних желаний под гладкими и блестящими листочками берез на залитом солнцем холме. (Примечательно, что в отвергнутом черновике, 2369, л. 36, стих 12 звучит так: «Весной в горелки не играла»).

В некоторых старинных видах деревенских горелок водящий представляется «горящим пнем» (пень на Руси символизирует «единичность», «одинокость», существо без пары, материализованное «я»). Происхождение слова неясно, но я подозреваю, что его нужно искать среди родовых предков — англ. «pin» (булавка), «pinnacle» (остроконечная скала, вершина), «pen» (остроконечный холм) и «peg» (колышек). Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля (изд. 3-е, 1903) дает следующий диалог между «пнем» и разбитыми на пары игроками, произносимый нараспев перед началом игры: «Горю, горю, пень». — «Чего горишь?» — «Девки хочу». — «Какой?» — «Молодой». — «А любишь?» — «Люблю». — «Черевички купишь?» — «Куплю».

В горелках, в которые играют Ольга и ее маленькие подружки, собранные няней на обсаженном сиренью широком лугу, используется не столь откровенный вариант. Когда пары игроков выстроились одна за другой позади игрока-одиночки, последний поет:

Гори, гори ясно, Чтобы не погасло, Погляди на небо, Птички летят, Колокольчики звенят, Раз, два, не воронь, Беги, как огонь!

В этот момент последняя пара игроков отделяется и каждый бежит вперед, один справа, другой слева от «горящего», стараясь ему (или ей) не попасться; водящий бросается вдогонку. Наконец, вместе с пойманным игроком он встает в очередь с другими, а непойманный занимает место «пня».

Я обнаружил, что эту древнюю игру упоминает Томас Деккер в своей пьесе «Честная распутница» (Thomas Decker, «The Honest Whoe», 1604, ч. I, акт V, сцена 2: «Мы сначала поиграем в горелки (barley-breaks), и ты будешь в „аду“ [то есть „водить“]»; а также Аллан Рамзей в своей «Всякой всячине за чайным столом» (Allan Ramsay, «The Tea-Table Miscellany»). Вот начало песенки под названием «Приглашение» («The Invitation», 1750, p. 407), строфа 2:

See where the nymph, with all her train, Comes skipping through the park amain, And in this grove she means to stay, At barley-breaks to sport and play… (Смотри, как нимфа со своей свитой Бежит вприпрыжку через парк со всех ног, Она хочет остаться в роще, Чтобы поиграть в barley-breaks…)

***

Эльтон собирает «на большом лугу… шумно играющих девочек и мальчиков», Сполдинг называет это «веселым сборищем молодых людей», мисс Радин объясняет, что Татьяна не участвует в игре, «потому что игра казалась такой шумной, но такой неинтересной», а у мисс Дейч маленькие девочки не только пятнали друг друга, но еще и «бродили по лесам», пока «Татьяна оставалась дома, ничуть не угнетенная своим одиночеством». Предполагается, что все это и есть «Евгений Онегин».