Концерт для баяна с барабаном
Шрифт:
После сухаря в ход пошли сушки. После сушек — леденцы. Потом — горсть пыльных лесных орехов. Стол был весь усыпан крошками, фантиками и скорлупой, а зуб всё не хотел выпадать. Меня уже начало мутить, когда Танька вдруг спохватилась:
— Скоро мать придёт, а у меня уроки…
Вытолкав меня в коридор, она нахлобучила на мою голову шапку, сунула в руку портфель и широко распахнула дверь.
— Под подушку… в носовой платок… не забудь… — неслось сверху, пока я торопливо спускалась на первый этаж.
Выскочив из Танькиного подъезда, я поспешила через сквер, мимо школы, к своему дому. Вечер уже
Натруженный сухарями и сушками зуб ныл. Мороз щипал за щёки, запястья и голую шею — впопыхах я забыла у Таньки варежки и шарф. Свободную от портфеля руку я спрятала в карман пальто. В тёплом кармане замёрзшие пальцы отогрелись и нащупали скомканные конфетные обёртки, автобусные билеты, несколько монет и одинокую, давно забытую ириску. Вкусную квадратную ириску в красном фантике с чёрным котом.
Нижний зуб с правой стороны приклеился к ириске сразу же, как только она очутилась у меня во рту. Вслед за нижним зубом в ириску намертво впечатался верхний. Я попыталась открыть рот, но зубы не разжимались, будто их зацементировали. Казалось, теперь никакая сила не сдвинет с места мой заветный, предназначенный для феи, нижний с правой стороны зуб. Не видать мне ни бус, ни оловянных солдатиков, ни открытки с хитроглазой японкой. Зубная фея растаяла в белёсой морозной дымке, взмахнув на прощание огромными железными щипцами.
Дома меня ждала мама с половником и красным от кухонного жара лицом.
— Где ты была? — разволновалась она, как только я ступила на порог. — Где твои варежки? Где шарф?
— М-м-м… — промычала я неоткрывающимся ртом, — фы феишь ф фуфную фею?
— Всё ясно, — вздохнула мама. — Ты была у Таньки.
И ушла на кухню доваривать суп, оставив меня в полном неведении относительно своей веры в существование Зубной феи.
Мне вдруг стало одиноко и безразлично. Камнем навалилась усыпляющая грусть и её вечная спутница — зевота. Она буквально распирала меня, сводила скулы, выворачивала челюсти.
— У-у-а-а-а! — не в силах сдерживаться, я зевнула во весь рот.
Челюсти разжались со странным чпокающим звуком. Больно не было. Только немного странно смотреть на выпавшую изо рта ириску с замурованными в ней моими собственными зубами. Правым верхним зубом и правым нижним…
В тот вечер я отправилась в постель раньше обычного. Сон мой был тревожен и неспокоен из-за прокравшейся в него полузнакомой женщины с чёрными волосами и деревянными палочками в голове. Она плавно кружила вокруг моей кровати и непрерывно подмигивала мне правым глазом. Потом она низко наклонилась к подушке и потянулась за ириской, тщательно завернутой в носовой платок. От её пальцев терпко пахло школьным мелом, столовскими котлетами и немножко мокрой мешковиной. Кимоно её шуршало у меня над ухом. Лунный свет играл в шёлковых складках. Райские птицы взмахивали крыльями. А женщина всё мигала, мигала, мигала…
Едва проснувшись, я нетерпеливо пошарила рукой под подушкой и обнаружила туго спелёнутый носовой платок, мною же засунутый туда прошлым вечером. В платке по-прежнему покоилась твёрдая как камень ириска с двумя навеки застрявшими в ней зубами…
— Сама
Мы стояли у школьного крыльца и отчаянно опаздывали на первый урок: Вдоль дорог растекалась оттепель. Сугробы покрылись твёрдым непробиваемым панцирем.
— Я?
— Ты ж её до смерти напугала!
— Напугала? — растерялась я.
— Знаешь, чего она боится? Больше всего на свете?
— Чего?
— Ка-ри-е-са! А от чего бывает кариес?..
Мне стало стыдно и неловко. Могла бы и сама догадаться. Кариес бывает от конфет. Вот почему она проигнорировала мои запечатанные в ириске зубы и не взяла их для коллекции! Испугалась кариеса и исчезла навсегда.
— Не реви, — отчего-то смутилась Танька.
А я и не ревела. Просто мокрый угрюмый ветер выжал из глаз непослушные слёзы.
— И вообще… — стараясь не смотреть на меня, виновато пробормотала Танька, — я всё выдумала.
— Что? — не поняла я.
— Наврала тебе тогда. Про подарки. И феи никакой нет.
Какая глупость! Какая чудовищная, нелепая, несправедливая глупость! Мне было совершенно ясно, что врала она сейчас, а не тогда, когда крутила японкой перед моим носом. Не могла она выдумать про фею. Танькиной убогой фантазии не хватило бы, чтобы такое придумать. А как же карнавальные маски и пучки разноцветных перьев, бусы из камней и ракушек, оловянные солдатики с ружьями и пиками и крошечные фигурки заморских глиняных божков? А прошлогодние календари? А носовые платки с вышитыми на них голубями и розочками? А японка в оранжевом кимоно и палочками в чёрных волосах? Кто ей всё это подарил, если не Зубная фея?
— На вот, — в знак примирения Танька вытащила из портфеля красножёлтое яблоко, обтёрла его замызганным платком и сунула мне в руку.
Яблоко сочно хрустнуло и обдало мои щёки сладкими брызгами. Верхний зуб с левой стороны подался и заходил ходуном. Из мелкой россыпи льдинок на асфальте мне подмигнули тысячи, нет, миллионы крошечных солнц…
Вечером я достала из комода чистый носовой платок. В самый его центр поместила новенький, только что выпавший молочный зуб — верхний с левой стороны. Аккуратно загнула уголки. Потом ещё раз. И ещё. Положила платок под подушку — с самого края, чтобы ей легко было его найти. И крепкокрепко закрыла глаза.
В ту самую ночь ко мне впервые пришла Зубная фея…
А годы летят…
Костик!
— М-м-м…
— Костик?!
— М-м-м-н-н-ну…
— Плохо слышишь?
Слышит Костик хорошо. Костик говорит плохо. Потому что Костику говорить неохота. Тем более с папой. Тем более когда Костик и так знает, что речь пойдёт о…
— Определился?
— М-м-м-н-н-ну…
— Ну?