Королевский подарок

Лоранс Кира

История виноградников в регионе Керси насчитывает более двух тысяч лет, и не всегда их судьба была счастливой. Римляне высадили здесь лозу раньше, чем где бы то ни было на территории современной Франции, однако растущее население империи требовало все больше зерна, и со временем площади виноградников стали постепенно сокращаться в пользу пшеницы. Только в III веке нашей эры римский император Пробус принял решение восстановить производство вина в регионе, чем завоевал вечную благодарность виноделов. Во второй половине XIX века огромные площади виноградников во Франции были уничтожены насекомыми-вредителями. Менее чем через столетие, в 1956 году, необычайно морозная зима вновь нанесла урон виноградникам региона Керси, и производство «черного» вина Каора сократилось до минимума. С 1971 года началось постепенное восстановление былой винной славы региона, однако до

сих пор вина Каора непросто найти за пределами Франции: площадь местных виноградников составляет всего четыре тысячи гектаров.

«Черные» каорские вина поставлялись к русскому царскому двору. Говорят, Петр Первый считал вино из Каора отличным лекарством от язвы желудка. Название крепленого вина кагор, которое используется в России в православных церковных обрядах, произошло от каорских вин, но его сладкий вкус не имеет с ними ничего общего. Буква h в названии Cahors, которая не произносится по правилам чтения французского языка, в русском языке получила звучание. Каорские вина привлекли священнослужителей, прежде всего, своим темно-красным цветом, символизирующим Кровь Христову и сохраняющимся даже после разведения водой. Однако православные больше привыкли к сладкому вкусу греческого вина, которое первоначально использовалось в церкви. Поэтому со временем, когда технологию производства вина освоили на юге России и в Молдавии, отечественный вариант стал заметно слаще французского эталона.

Никита не рискнул садиться за руль сразу после обеда, хотя один-два бокала вина во Франции вполне укладывались в разрешенные для водителей нормы. Он отлично помнил и серпантин по дороге в Каор, и узкие улочки Лантерн – не хотелось излишне напрягаться по дороге домой. Большинство магазинов были еще закрыты на ланч, поэтому он прихватил из машины фотокамеру и отправился на прогулку, выветривать хмель. Городок оказался очень симпатичным. Никита неспешно брел по центральной улице, Бульвару Гамбетта, и вдруг зацепился взглядом за металлический предмет под ногами. Он инстинктивно отпрянул от неизвестной железяки. При ближайшем рассмотрении она оказалась плоской ракушкой из серого металла, размером с ладонь, вмурованной в каменную кладку мостовой. Через сотню метров ему попалась еще одна, затем он увидел похожее изображение на керамическом медальоне у какой-то двери. Никита достал фотоаппарат и сделал несколько снимков. «Это «ж-ж-ж» – неспроста! – сказал он себе. – Завтра спрошу Изабель, что это значит». Ах, да, Изабель, она ведь из Каора… Никита попытался представить себе, в каком из окружающих домов могла бы жить эта необыкновенная девушка. Незаметно начался воображаемый разговор:

– Видишь, дорогая, окна на верхнем этаже? Оттуда наверняка прекрасный вид на бульвар. Платаны закрывают фасад от солнца, в квартире должно быть прохладно даже в жару. У этого окна ты могла бы стоять по утрам с чашкой кофе перед тем, как ехать к нам в Лантерн на работу. Хотя нет. Не подходит. На этой улице слишком много машин, давай поищем что-нибудь получше.

Никита увлекся игрой. Он шел по бульвару, глазел по сторонам и мысленно продолжал беседовать с Изабель:

– А вот еще красивый дом в переулке справа, дорогая, в стороне от бульвара. Нет, прости, это место тебе тоже не подойдет. На первом этаже бар, здесь по вечерам шумно.

Он миновал еще пару кварталов и остановился напротив трехэтажного особняка с резной деревянной дверью, с прекрасной лепниной на фасаде и арочными окнами. Внизу располагался безобидный офис мобильного оператора и агентство недвижимости, а на втором этаже, за ажурной решеткой большого балкона, выстроились в шеренгу горшки с круглыми вечнозелеными кустами.

– Вот этот подойдет! – радостно воскликнул Никита. Он живо представил себе изящную Изабель на фоне развевающихся занавесок в проеме балконной двери и уже почти разместил рядом с ней себя самого в небрежной позе, одетого в льняные брюки и легкую рубашку. В этот момент на балконе появился очень старый, сгорбленный человек с абсолютно белыми волосами. Он остановился между зелеными шарами растений и замер, глядя вниз, на тротуар. Его старческие пальцы на перилах были похожи на крючковатые когти большой птицы, морщинистое лицо не выражало никаких эмоций. Никита мгновенно позабыл об Изабель. Старик выглядел существом, уже наполовину покинувшим этот мир, тенью себя самого. Легкомысленная атмосфера летнего дня лишь усиливала драматизм его согбенной фигуры. Никита спрятался в тени платана и припал к видоискателю. Он старался не привлекать к себе внимания: фотографировать человека практически в упор без его согласия было неприлично. Никита испытывал некоторую неловкость, тайком вторгаясь в чужую жизнь, однако беспринципно сделал несколько снимков. Уж очень перспективным

выглядел сюжет. Через несколько минут старик зашевелился, оторвал руку от перил, приветствуя кого-то, и медленно зашаркал обратно в дом. Никита едва успел разглядеть пожилую женщину, которая с усилием открыла богатую входную дверь особняка и скрылась внутри. Это могла быть жена, или даже дочь, или помощница по хозяйству, или сотрудница социальной службы – неважно. Было приятно думать, что старик встретился с той, которую ждал.

Секретная фотосессия разожгла в Никите творческий азарт, ему требовалось продолжение. Городские указатели повели его с бульвара в сторону средневековых кварталов. Он то и дело останавливался, чтобы сделать снимок, хотя фотографировать в тесных улочках было сущим наказанием: то глубокая тень, то ослепительно яркое солнце, то припаркованные автомобили, то фонарные столбы. Городской кафедральный собор оказался так плотно зажат окружающими зданиями, что снять его готические фасады не получилось даже специальным объективом. Удача поджидала его внутри собора, который оказался неожиданно просторным. Никита застрял здесь минут на двадцать, снимая лучи света, которые били сквозь цветные витражные окна. Вдобавок он нашел в интерьере собора детали, которые мог разглядывать и фотографировать бесконечно: деревянную резьбу и ажурные чугунные решетки.

На пути домой он пребывал в благодушном настроении. Никита испытывал нежность к этому маленькому городу, который подарил ему столько приятных впечатлений всего за несколько часов. А может быть, дело было в том, что где-то здесь жила милая Изабель?

Солнце постепенно опускалось к вершинам холмов. Роскошные виды на крутых поворотах серпантина в косых вечерних лучах стали еще прекраснее. В этот раз Никита рискнул остановиться на узкой площадке у края дороги, над самым обрывом, и сделал несколько многообещающих снимков.

Супермаркет встретил его прохладой и богатым ассортиментом. С планшетником наперевес и списком под заголовком «Разное» Никита отправился в путь вдоль изобильных полок. Он достаточно быстро справился с покупками, мимоходом очаровал кассиршу и совсем скоро уже открывал замок входной двери, который стал совсем ручным.

Свежим взглядом он заметил, что в доме нарастает хаос. Раскрытая дорожная сумка посередине кухни, немытая чашка и разбросанные рекламные буклеты на столе, в спальне – неубранная постель и распахнутый, наполовину разобранный чемодан на полу. Бесспорным плюсом большого дома было то, что беспорядок в нем растворялся. По крайней мере, пока.

Оказавшись один на один с самим собой, Никита очень скоро почувствовал беспокойство и вспомнил, что за весь этот длинный день ни разу не позвонил жене. Он вынес стул на балкон, уселся и задрал уставшие ноги на перила.

– Здравствуй, моя красавица, – он старался звучать как можно непринужденнее, но пару заискивающих нот все же пропустил.

– Привет, – буркнула Ольга. Она не собиралась ему подыгрывать.

Никита сделал вид, что не чувствует напряжения и начал красочный рассказ про скорое подключение Интернета, про живописную дорогу в Каор и про городок с неприличным названием, про покупку диванов и про английских пенсионеров. При других обстоятельствах уже через минуту Ольга хохотала бы вместе с ним и ругала бы за неразумные траты. Однако в этот раз она слушала его молча. Без обратной связи монолог довольно быстро завял.

– Как наш сын? – Никита на ходу сменил тему, но, судя по реакции жены, не слишком удачно.

– Наш сын?! – в голосе Ольги что-то звякнуло. – Ты правда хочешь знать, как дела у нашего сына? Тебя это действительно волнует?

Никита опешил. Он любил сына и готов был сделать для него все что угодно. По крайней мере, сам он думал именно так. В следующем году Алекс заканчивал выпускной класс и должен был уехать в Лондон. Никита выбрал для него бизнес-школу, так как ребенок, по его мнению, не мог определиться самостоятельно. Алекс довольно хорошо учился, катался на горном велосипеде летом и на сноуборде зимой и, как достойный сын своего отца, пользовался бешеным успехом у девушек. Как-то незаметно для отца Алекс окончил художественную школу и по всеобщему мнению неплохо рисовал. В последние годы он не на шутку увлекся граффити, но отец не воспринимал это занятие всерьез. Никита видел сына финансистом, и во имя этой цели Алекс уже целый год безропотно занимался с репетитором математикой и совершенствовал английский. Никита представлял своего сына свободным человеком, который в любой стране мира чувствовал бы себя как дома. Наверное, подсознательно он хотел этого с первого дня, когда узнал, что у него будет ребенок, и потому еще с младенчества придумал для сына, которого назвали Александром, универсальное имя Алекс. С его легкой руки это имя прочно приклеилось к сыну. Только бабушка, мама Никиты, не приняла заморской манеры и, вопреки всем, до сих пор звала взрослого внука Сашенькой.