Коронованный наемник
Шрифт:
– Ну здравствуй… брат, – негромко произнес орк на синдарине.
Они безмолвно стояли друг против друга. Невероятно разные и странно схожие этой полной противоположностью. Еще резче и гротескней казались безобразные орочьи черты рядом с точеным профилем эльфа. Еще благородней обрисовывала чеканная кираса короля его стройный стан в сравнении с могучим торсом орка, облаченного в грубый кожаный камзол.
Наконец Трандуил, фарфорово-бледный в багровых отсветах очага, проговорил с той особой твердостью, что обычно призвана убедить лишь самого говорящего:
– Я не знаю, кто ты, только не орку называть меня братом, даже
Сармагат помолчал, а потом усмехнулся, неярко взблеснув клыками:
– Трандуил, Трандуил… Ты все тот же. Гордый, непоколебимый… и помешанный на расовой чести. Отрадно видеть, что в этом изменчивом мире есть что-то незыблемое.
Медленно повернувшись, он двинулся к очагу, но тут же взглянул через плечо и буднично добавил:
– Я рад, что ты все же последовал моему совету. Или кто-то другой сумел, наконец, тебя убедить, что крупные изумруды вульгарны?
Что-то дрогнуло в лице короля, на миг искажая его до неузнаваемости гримасой холодного гнева. Он рванулся за орком, преграждая ему путь, и глухо прорычал:
– Придержи свое плоское чувство юмора, чернокровый!!! Один Моргот ведает, откуда ты знаешь так много о моем несчастном друге, но не тебе марать его память, прикидываясь им!!!
– Память! – оскалился Сармагат, – да что ты знаешь о памяти, Квенди?!! Вот!!! – он схватил со стола шандал и поднес к лицу, ярко озаряя уродливые черты и рваный шрам, – посмотри в мои глаза, мой друг, брат мой, мой король!!! И ты увидишь в них пропасть, до краев полную памятью. Памятью о звездах и песнях, о победах и потерях, о веках и веках простых и настоящих радостей и печалей!!! Моя память подобна пыльным лоскутьям, каждый из которых – прекрасный, но мертвый обрывок прошлого! И все они заключены в этот неказистый сундук, от одного вида которого ты так брезгливо морщишься!! Вот, что такое память, Трандуил!!! День за днем ощущать свою смерть, день за днем оставлять в прошлом свою прежнюю суть, свои надежды, свои стремления, свои ценности! День за днем превращаться в воспоминание о самом себе!
Сармагат был страшен в тот миг. Огни чадящих свечей плясали в запавших глазах, тени странными росчерками искажали лицо, шандал ходуном ходил в руке, словно орк в любой миг готов был обрушить его на голову стоящего перед ним эльфа.
А Трандуил молчал, только пальцы терзали эфес меча, да вздрагивали губы, да непослушный нерв бился у самого рта, как если бы сдерживаемые ответные обвинения рвались с уст. Он смотрел в ужасное лицо, на котором полыхали чуждой им раскаленной злобой знакомые глаза. Глаза, что он по сей день порой видел во сне, просыпаясь с холодным камнем в горле и тугой петлей боли вокруг головы. Он не верил и не хотел поверить в эту встречу. Слишком долго он жил, чтоб не знать – мертвые возвращаются лишь во снах. Они несут с собою призрачную радость или светлую печаль, опустошающее горе потери или муки неутоленной ненависти, но никогда не приходят во плоти. Они слишком далеки и беспечны, чтоб дать живым наяву обнять их, отомстить им или же оправдаться перед ними…
Трудно сказать, чем обернулась бы эта сцена, но на предплечье вождя вдруг легла рука в вышитой перчатке:
– Сармагат, – Камрин, всеми забытая, приблизилась к беснующемуся орку и теперь стояла у самого его плеча, – я поручилась королю за его жизнь своею собственной.
Вождь резко выдохнул, встряхивая головой, и со стуком поставил шандал на стол.
– Жизнь… – глухо проворчал он, будто проснувшись, – не изволь беспокоиться, светлый монарх. Мне нет дела до твоей жизни… да и твоей свободы.
Крылья
– Ты не можешь быть Гвадалом, – раздельно и ясно, словно заклинание, проговорил он, – хотя знаешь о нем то, чего лазутчику не подслушать среди болтовни военного лагеря. Я сам похоронил Гвадала. Я бросил первую горсть земли на его тело, и на моей ладони еще были багровые крупицы его высохшей крови, осыпавшиеся с плаща. Я не знаю, кто ты. Откуда и какой силой исторгнут, чтоб пробудить моих демонов. Но я здесь не для того, чтоб ты судил меня. Девушка, стоящая рядом с тобой, клялась, что у тебя мой сын. Что он жив и даже не в плену. Я пришел, чтоб забрать его.
Сармагат несколько секунд смотрел на эльфа. Гнев в его глазах остыл, и к орку вернулось прежнее самообладание.
– Да, твой сын здесь, – уже ровным тоном ответил он, – он действительно скорее гостит у меня, чем томится в неволе. Ты хочешь забрать его? Изволь. Только что ты намерен с ним делать? Что ждет его там, куда ты собираешься его увезти? Прежнего Леголаса уже нет. А новый… С ним тебе еще предстоит познакомиться, и эта встреча может быть для тебя намного тяжелее, чем встреча со мной. Подумай, Трандуил. Леголасу будет непросто. В этом мире такие, как мы с ним, выбивают себе место дорогой ценой.
… Подо льдом скованной стужей реки вода подчас беснуется, несясь неукротимым потоком, скрытым от глаз того, кто стоит на берегу и бросает на прочный лед мелкие камни. Но если под руку ему попадет камень должного размера и тяжести, то лед может дать трещину, что рванется в стороны десятком лучей, и ревущий мутный поток вырвется из плена, ломая студеный панцирь и сметая пудовые осколки.
Эльфийский король умел владеть собой. Умел так хорошо, что его хладнокровие успело стать притчей во языцех, как среди эльфов, так и среди других рас Средиземья. Но порой трудно предугадать, какой камень сумеет пробить непогрешимую ледяную броню.
«Такие, как мы с ним…»
«Мы с ним…»
Эти слова гранитной глыбой врезались в сияющую стыть королевского самообладания, вдребезги разнося его надежный щит и выпуская на волю пожиравшую эльфа ненасытную и необузданную тварь. Трандуил метнулся к Сармагату, сгреб обеими руками за кромки камзола и с размаху впечатал могучего орка спиной в стену.
– Слушай меня, чернокровый ублюдок, поганый мелькоров выкормыш! – рявкнул он, стискивая холеными пальцами горло вождя, – мой сын – не чета тебе!! Какая бы беда не постигла его – он эльф и навсегда останется эльфом!! Не смей равнять его с вашим племенем грязных бездушных убийц!!
А Сармагат, хрипло дышащий в хватке сильных пальцев и даже не пытавшийся сопротивляться, вдруг издевательски ухмыльнулся:
– Страшно, брат? То ли еще будет…
И Трандуил ощутил, как его трясет крупная дрожь оглушающего, смятенного бешенства, отчаянного, разрушительного, требующего немедленного утоления. А где-то на дне этого огнедышащего котла мутным и вязким раскаленным пластом действительно таился страх, не имевший ничего общего с еще недавно терзавшим его страхом о судьбе сына. Теперь это был черный слепой ужас, предчувствие неумолимо надвигавшегося несчастья, столь глубокого, что он не мог объять разумом этой разверзшейся бездны.