Космонавт. Том 2
Шрифт:
Я вышел из кабинета Крутова, сжимая в руке газету с заметкой обо мне, которую мне презентовал Павел Алексеевич со словами: «На память!», и тут же наткнулся на Шапокляк. Секретарша сидела за своим столом, словно гриф-часовой, и смотрела на меня так, будто я только что разбил бюст Ленина в фойе. Губы её были поджаты в ниточку, а пальцы нервно перебирали стопку конвертов.
— Здравствуйте, курсант Громов, — произнесла она, растягивая слова, будто проверяя, не подменили ли меня шпионом. — Я вас искала. Мне нужно передать вам письмо.
— Здравствуйте
Злотникова встала с таким видом, будто поднималась на эшафот, и потянулась к металлическому шкафу с надписью «Для входящей корреспонденции». Порывшись в папках, достала конверт, слегка помятый по углам, и протянула мне.
— Благодарю, — сказал я, сунув письмо во внутренний карман гимнастёрки. Шапокляк что-то буркнула про «неблагодарную молодёжь», но я уже разворачивался к выходу.
Пока шёл к выходу из аэроклуба, я рассматривал конверт. Бумага была обычной советской сероватой, чуть шершавой на ощупь — точно такие же лежали в почтовом отделении у нас во дворе.
В левом верхнем углу чёрными чернилами было выведено:
'Качинское высшее военное авиационное ордена Ленина Краснознамённое училище лётчиков имени А. Ф. Мясникова
г. Волгоград, СССР'
Ниже расположилась круглая печать Министерства обороны с гербом СССР, оттиск слегка размазался. В правом верхнем углу красовалась марка номиналом четыре копейки. На ней был изображён истребитель МиГ-21, рассекающий небо. Штемпель гласил: «Волгоград, 9.11.1964».
Мой адрес в нижнем правом углу написали синими чернилами, с ошибкой: вместо «Чкалова» вывели «Чкаловская». Видимо, новичок-писарь оформлял. Конверт был аккуратно заклеен, но по краям виднелись следы проверки — цензорский карандаш подчеркнул название училища.
Я развернул письмо с лёгким шелестом. Бумага внутри была плотной, казённой, с водяными знаками в виде звёзд. Вверху — угловатая печать Качинского училища, ниже текст, напечатанный на машинке:
'Курсанту Сергею Васильевичу Громову
от генерал-майора авиации Новикова В. И.
Ваш поступок, связанный с предотвращением авиационного происшествия, не остался незамеченным. Командование училища, изучив материалы, считает вас перспективным кандидатом. В связи с началом учебного года (1 сентября 1964 г.) зачисление возможно только в сентябре 1965 г. по льготной программе. Рекомендуем использовать год для подготовки…'
Я сложил письмо вдвое и сунул его в карман кителя. Значит, ждать придётся до следующей осени. Что ж, ускоренного лифта не получилось. Хотя я и так двигаюсь быстрее, чем многие. Время сейчас такое…
Бюрократия — железная дверь с двадцатью замками. Даже если ты Гагарин — тебя в космос запустят только после десятка резолюций из ЦК. Досрочное зачисление? Ха. Тут либо маршал должен похлопать
Нет, система не для прыгунов. Она для тех, кто шагает строем. В СССР были строгие законы и за их соблюдением внимательно наблюдали. Ничего, я терпеливый и время у меня есть. Вот только я знаю, что времени у истории меньше, чем у меня…
Остаток ноября и почти весь декабрь пролетели как один затяжной вираж. Пока Москва утопала в снегу, я выжимал из Як-18 всё, что мог. Летал даже в те дни, когда инструкторы качали головами и приговаривали: «Громов, тебе бы лыжи привязать вместо шасси!» Но я знал, что каждый час в небе приближает меня к Каче. К концу декабря налетал 120 часов — вдвое больше нормы.
Теоретические экзамены сдавал между полётами. Мои знания из будущего помогали. Например, я знал, как работает гироскоп, ещё до того, как нам объяснили. Но приходилось тупить и отвечать ровно по учебнику, будто никогда и не слышал о цифровых автопилотах. «Курсант Громов демонстрирует глубокие знания», — написал завуч в моей зачётке. Глубокие… Как Марианская впадина, где похоронены все мои «знания» из 21 века.
Отец, как и говорил, исчез. Но на этот раз предупредил не только меня, но и мать. Сказал, что нужно уехать в командировку, но обещал вернуться к Новому году. Так что снова вывести его на разговор «по душам» у меня не вышло.
С Катей мы теперь встречались редко. Я ей сразу рассказал и про письмо из Качи, и про то, что в сентябре уеду в Волгоград поступать. Катя обрадовалась, поздравила и сказала, что будет ждать и писать письма.
Ну, а я… Катя отличная девушка, умная и красавица каких поискать ещё нужно. Вот только наши пути расходятся потихоньку и держать её я не имею права. В лётном училище у меня будет ещё меньше времени на романтику. К тому же метил я в лётчики-испытатели, а с ними всякое могло случиться.
Поэтому я решил, что не нужно такое молодой девчонке. Найдёт себе парня, создадут семью, заведут детей и всё у неё будет прекрасно без лишней нервотрёпке. Я же вижу какими глазами её провожают курсанты, так что в одиночестве она долго не пробудет.
В общем, всё шло своим чередом, приближался Новый год. Пока в один день не произошло то, что перевернуло все мои планы с ног на голову.
Как-то раз, прямо во время лекции, с шумом дверь распахнулась, и в проёме возник Крутов собственной персоной.
— Здравствуйте, — поздоровался Павел Алексеевич и обвёл аудиторию внимательным взглядом. Остановившись на мне, добавил: — Громов, за мной.
На меня сразу же уставились десятки пар глаз с одним-единственным посылом: Влип! Я же остался совершенно невозмутим — мало ли что понадобилось Крутову. Вдруг очередные показательные выступления на носу или ещё какие-то соревновательные мероприятия. К чему лишние размышления, если и так всё сейчас расскажут.
— Прошу прощения, продолжайте, — сказал Крутов, когда я вышел из аудитории, и закрыл за нами дверь.